С древнейших времен женщины носили венки на голове. В этом венке, говорят, они произносили самые тайные заклинания. Не был ли это венок единства? И это благословенное единство не является ли высочайшей ответственностью и прекрасной миссией женщин? От женщин можно услышать, что мы должны стремиться к разоружению не только в отношении военных кораблей и пушек, но и нашего духа. И от кого может молодое поколение узнать пер­вую объединяющую ласку? Только от матери. Как на Востоке, так и на Западе образ Великой Матери – женщины, является местом окончательного объединения.

Радж-Раджесвари – Всемогущая Матерь. Тебе поет индус древности и индус наших дней. Тебе женщины приносят золотые цветы и у ног твоих освящают плоды, укрепляя ими очаг дома. И помянув изображение Твое, его опускают в воду, дабы ничье не­чистое дыхание не коснулось Красоты Мира. Тебе, Матерь, назы­вают место на Белой Горе, никем не превзойденное. Ведь там встанешь, когда придет час крайней нужды, когда поднимешь Десницу Твою во спасение мира, и окружася всеми вихрями и всем светом, станешь как столб пространства, призывая все силы далеких миров.

Разрушаются старые храмы, раскалываются колонны и в ка­менные стены впились снаряды недругов.
"В Гоа приставали португальские корабли. На высоких кормах каравелл золотом сверкали изображения Мадонны и Ее великим именем посылались ядра в святилище древности. Португальскими снарядами раздроблены колонны Элефанты,
La Virgen de los Conquistadores!

В Севилье, в Альказаре, есть старая картина Алексо Фернан­дес носящая это название. В верхней части картины, в сиянии об­лаков небесного цвета стоит Пресвятая Дева с кроткой улыбкой и под Ее широким плащом собрана и охранена толпа завоевателей. Внизу волнуется море, усеянное галеонами и каравеллами, готовы­ми к отплытию в далекие страны на чужие земли. Может быть, это не корабли, которые будут громить святилище Элефанты, и крот­кой улыбкой Всеблагая Дева провожает завоевателей, точно и она сама с ними восстала на разрушение чужих накоплений. Это уже не грозный Илья Пророк или мужественный Михаил, постоянные воины, но Сама Кроткая подвигнута в народном сознании к бою, точно бы Матери Мира достойно заниматься делами человекоубий­ства".

Мой друг возмущается. Он говорит: "Посмотрите, вот одна из самых откровенных картин. Читайте в ней всю современную психо­логию. Посмотрите на это самомнение. Они собрались захватывать чужое достояние и приписывают Богоматери покровительство их поступкам. Теперь сравните, насколько различно настроение Воcтока, где Благая Куанин закрывает своим покрывалом детей, защи­щая их от опасностей и насилия".

Другой мой приятель защищает психологию Запада и тоже ссылается на изображение, как на истинный документ психологии каждой современности. Он напоминает, как в картинах Сурбарана или Холбейна Пресвятая Дева закрывает своим покрывалом вер­ных, к Ней прибегающих. Из изображений Востока он приводит на память страшных идамов, рогатых, увешанных ужасными атрибу­тами. Он напоминает о пляске Дурги на человеческих телах и об ожерельях из черепов.

Но носитель Востока не сдается. Он указывает, что в этих изображениях нет личного начала, что кажущиеся страшные признаки есть символы необузданных стихий, зная силу кото­рых, человек понимает, что именно надо ему одолеть. При этом любитель Востока указывает, что элементы устрашения приме­нялись всюду и не меньшее пламя и не меньшие рога демонов изображались в аду на фресках Орканья во Флоренции. Всякие ужасы в изображениях Босха или сурового Гриневальда могут поспорить со стихийными изображениями Востока. Любитель Во­стока ставил на вид так называемую Турфанскую Мадонну и предполагал в ней эволюцию богини Маричи, которая будучи раньше жестокой пожирательницей детей, постепенно преврати­лась в заботливую хранительницу их, сделавшись духовной спут­ницей Кувера, бога счастья. Вспоминая об этих благих эволюциях и добрых стремлениях, было указано на обычай, до сих пор существующий на Востоке. Ламы всходят на высокую гору и для спасения неведомых путников разбрасывают маленькие изобра­жения коней, далеко уносимые ветром. В этом действии есть бла­гость и самоотречение.

На это любителю Востока было сказано, что Прокопий Пра­ведный в самоотверженности отвел каменную тучу от родного го­рода и всегда на высоком берегу Двины молился именно за неве­домых плавающих. И было указано, что и на Западе многие по­движники променяли, подобно Прокопию, свое высокое земное положение на пользу мира. В этих подвигах, в этих атаках мо­литв "за неведомых, за несказанных и неписанных" имеется тот же великий принцип анонимности, того же познания преходя­щих земных воплощений, который так привлекателен и на Вос­токе.

Любитель Востока подчеркивал, что этот принцип анонимно­сти, отказа от своего временного имени, такое начало благостного, безвестного даяния на Востоке проведено гораздо шире и глубже. При этом вспомнили, что художественные произведения Востока почти никогда не были подписаны, так как даяние сердца не нуж­далось в сопроводительной записке. На это ему было замечено, что и все византийские, старые итальянские, старые нидерландские, русские иконы, и прочие примитивы также не подписаны. Личное начало стало проявлять­ся позже.

Заговорили о символах Всемогущества и Всеведения и оказа­лось опять, что те же самые символы прошли через самые различ­ные сознания. Разговор продолжался, ибо жизнь давала неиссякае­мые примеры. На каждое указание с Востока следовал пример с За­пада. Вспомнили о белых керамиковых конях, которые кругами до сих пор стоят на полях южной Индии, и на которых, как говорят, женщины в тонких телах совершают полеты. В ответ встали образы Валькирии и даже современное выделение астральных тел. Вспом­нили, как трогательно женщины Индии украшают каждый день по­рог своего дома новым узором – узором благополучия и счастья, но тут же припомнили и все узоры, вышитые женщинами Запада во спасение дорогих их сердцу.

Вспомнили Великого Кришну, благого пастуха, и невольно сравнили с древним образом славянского Леля, тоже пастуха, сход­ного во всем с индусским прототипом. Вспомнили песни в честь Кришны и Гопи и сопоставили их с песнями Леля, с хороводами славян. Вспомнили индусскую женщину на Ганге и ее светочи во спасение семьи и сопоставили с венками на реке под Троицин день – обычаем, милым всем славянским арийцам. Вспомнили заклинания и вызывания колдунов Малабарского берега и совершенно такие же действия и у сибирских шаманов и у финских ведьм, и у шотландских ясновидящих, и у краснокожих колдунов. Ни океаны, ни материки не изменяли сущности народного по­нимания сил природы. Вспомнили Тибетскую некромантию и сопоставили с черной мессой Франции и с сатанистами Крита... Противопоставляя факты, незаметно начали говорить об од­ном и том же. Кажущиеся противоположения оказались совер­шенно одинаковыми ступенями различных степеней человеческо­го сознания. Собеседники изумленно переглянулись – где же этот Восток и где же этот Запад, которые так принято противо­поставлять?

Третий молчаливый собеседник улыбнулся. А где же вообще граница Востока и Запада, и не странно ли, что Египет, Алжир и Тунис, находящиеся на юг от Европы в общепринятом представле­нии считаются уже Востоком. А лежащие от них на Восток Балка­ны и Греция оказываются Западом. Припомнилось, как гуляя по берегу океана в Сан-Франциско с профессором литературы, наблюдая солнечный закат, мы спросили друг друга: "Где мы, наконец, находимся, на крайнем Западе или на край­нем Востоке?" Если Китай и Япония по отношению к ближнево­сточной Малой Азии уже считаются Дальним Востоком, то продол­жая взгляд в том же направлении, не окажется ли Америка с ее инками, майями и краснокожими племенами крайним Востоком? Что же тогда делать с Европой, которая окажется окруженной "востоками с трех сторон"? Припомнили, что во время русской революции финны считали Сибирь своею, ссылаясь на племенные тождества. Припомнили, что Аляска почти сливается с Сибирью и лик краснокожего в сравне­нии со многими монголоидами является поразительно схожим с ли­ком Азии.

Как-то случилось, что на минуту все суеверия и предрассудки были отставлены противниками. Представитель Востока заговорил о Сторучице православной церкви и представитель Запада восхи­щался образами многорукой, всепомогающей Куанин. Представи­тель Востока говорил с почитанием о золототканом платье итальян­ской Мадонны и чувствовал глубокое проникновение картин Дуччио и Фра-Анжелико, а любитель Запада отдавал почтение симво­лам Всеокой, Всезнающей Дуккар. Вспомнили о Всескорбящей. Вспомнили о многообразных образах Всепомогающей и Вседающей. Вспомнили, как метко вырабатывала народная психология иконо­графию символов и какие большие знания остались сейчас нечетки­ми под омертвелой чертою. Там, где ушло предубеждение и забыл­ся рассудок, там появилась улыбка. Как-то облегченно заговорили о Матери Мира. Благодушно вспомнили итальянского кардинала, который имел обыкновение со­ветовать богомольцам: "Не утруждайте Христа Спасителя, ибо Он очень занят, а лучше обращайтесь к Пресвятой Матери. Она уже передаст ваши просьбы, куда следует".

Вспомнили, как один католический священник, один индус, один египтянин и один русский занимались исследованиями знака Креста и каждый искал значение креста в свою пользу, но с тем же всеобъединяющим смыслом. Вспомнили мелькнувшие в литературе попытки объединения слов Христос и Кришна и опять вспомнили об Иосафе и о Будде, но так как в этот момент всеблагая рука Матери Мира отстранила все предубеждения, то и беседа протекала в мирных тонах. Любители Востока и Запада вместо колючих противопоставле­ний перешли к строительному восстановлению образов. Один из присутствующих вспомнил рассказ одного из учени­ков Рамакришны, каким почитанием пользовалась жена Рамакришны, которую по индусскому обычаю называли матерью. Дру­гой распространил значение этого слова к понятию "материя матрикс"...

Образ Матери Мира, Мадонны, Матери Кали, Преблагой Дуккар, Иштар, Куанин, Мириам, Белой Тары, Радж-Раджесвари, Ниука – все эти благие образы, все эти жертвовательницы собрались в беседе, как добрые знаки единения. И каждая из них сказала на своем языке, но понятном для всех, что не делить, но строить нужно. Сказала, что пришло время Матери Мира, когда приблизятся к земле Высокие Энергии, но в гневе и в разрушительстве эти энергии вместо сужденного созидания дадут губи­тельные взрывы.

В улыбке единения все стало простым. Ореолы Мадонны, такие одиозные для предубежденных, сделались научными физическими излучениями, давным-давно известными человечеству аурами. Осужденные рационализмом современности символы из сверхъесте­ственного вдруг сделались доступными исследованию испытателя. И в этом чуде простоты и познания наметилось дуновение эволю­ции Истины. Один из собеседников сказал: "Вот мы говорим сейчас о чисто физических опытах, – а ведь начали как будто о Матери Мира". Другой вынул из ящика стола записку и промолвил: "Современный индус, прошедший многие университеты, обращается так к Великой Матери, самой Радж-Раджесвари:

​

Если я прав, Матерь, Ты все:
Кольцо и путь, тьма и свет, и пустота,
Голод и печаль, и бедность и боль.
От зари до тьмы, от ночи до утра, и жизнь и смерть.
Если смерть бывает, – все есть Ты.
Если Ты все это, тогда голод и бедность и богатство
Только преходящие знаки Твои.
Я не страдаю, я не восхищаюсь,
Потому, что Ты все и я конечно Твой.
Если Ты все это показываешь смертным,
То проведи, Матерь, меня через Твой свет
К Нему – к Великой Истине.
Великая Истина нам явлена только в Тебе.
И затем ввергни куда хочешь мое бренное тело
Или окружи его золотом богатства.
Я это не буду чувствовать.
Ибо с Твоим светом я познаю сущее,
Ибо ты есть Сущее, – а я Твой.
Значит, я в Истине!"

​

Третий добавил: "В то же время на другом конце мира поют: Матерь Света в песнях возвеличим! А старые библиотеки Китая и древне-среднеазиатских центров хранят с далеких времен гимны той же Матери Мира". На всем Востоке и на всем Западе живет образ Матери Мира и глубокозначительные обращения посвящены этому высокому Облику.

Великий Лик часто бывает закрытым и под этими складками покрывала, сияющего квадратами совершенства, не кажется ли тот же Единый Лик общей всем Матери Сущего!
Мир миру!

 

                                                                                                                                                                                               Талай-Пхо-Бранг, 1928