Среди русских корреспондентов крупнейшего ученого и философа-космиста XIX века, общественного деятеля и создателя Международного Теософского общества Елены Петровны Блаватской (1831–1891) важное место занимает Александр Николаевич Аксаков (1832–1903), писатель, переводчик, один из основоположников научных исследований парапсихологических явлений в России. Переписка Е.П. Блаватской с А.Н. Аксаковым началась осенью 1874 года и активно продолжалась в течение последующих трех лет. Затем она свелась к нескольким письмам в год и завершилась в начале 1886 года. К сожалению, оригиналы писем Е.П. Блаватской А.Н. Аксакову за 1874–1879 годы пока не обнаружены. Писатель Всеволод Соловьев в своей клеветнической книге «Современная жрица Изиды» (1892)[1] приводит большие фрагменты из этих писем. 12 писем за 1880–1886 годы находятся в Рукописном отделе Института русской литературы (Санкт-Петербург). Здесь же размещены и копии писем А.Н. Аксакова к Е.П. Блаватской за 1874–1877 годы.

​

В предлагаемой публикации читатели смогут познакомиться с тремя ранее не печатавшимися письмами Е.П. Блаватской А.Н. Аксакову[2]. Два письма относятся к 1881 году и связаны русской темой: предстоящим приездом философа-космиста Владимира Сергеевича Соловьева (1849–1900) в Индию и гибелью от бомбы народовольцев императора Александра II[3]. Третье письмо 1886 года написано Блаватской в качестве опровержения инсинуаций Лондонского Общества психических исследований.

​

Письмо от 19 января 1881 года рассказывает о том, что в Бомбее могла произойти удивительная встреча двух крупнейших мыслителей XIX века Е.П. Блаватской и Вл. Соловьева. Их сочинения и общественная деятельность имели колоссальное влияние на умы в Америке, Западной Европе, Индии и России. Великие Учителя Востока поручили Е.П. Блаватской передать в мир новые знания, тем самым противодействовать распространившемуся материализму и направить людей к великой этической цели – всечеловеческому единению. Целью Теософского общества, основателем которого была Елена Петровна, стало создание ядра всеобщего братства человечества.

​

Предложенная Владимиром Соловьевым теория всеединства говорила о том же – о нерасторжимой целостности элементов бытия на всех уровнях: космическом, планетарном и человеческом. Соловьев в течение жизни «был прочно связан с Высшим Инобытием и был ведом им во всех областях своей творческой жизни»[4], оттуда же под именем Софии ему приходила информация от Высокой Индивидуальности. По всей видимости, он сотрудничал с той же группой Космических Иерархов, что Е.П. Блаватская и семья Рерихов. Вл. Соловьев стремился в Индию, где с 1879 года проживала Блаватская. «Я думаю, что ты должен непременно ехать в Индию. Я думаю, что ты начнешь там свое дело»[5], – получил он зов от Софии в 1880 году. В это же время в поэме «Белая лилия» он пишет о необходимости найти путь «в Тибета плоскогорие»[6]. Но так сложилось, что посетить древнюю Ариаварту Владимир Соловьев не смог.

​

Е.П. Блаватскую потрясло убийство Александра II. На страницах своего письма от 12 мая 1881 года она много размышляет о причинах происшедшего. И здесь Елена Петровна затрагивает вопрос, казалось бы напрямую не связанный с этим трагическим событием: Бог это личность или «Абсолютное Сознание, Абсолютная Воля, Желание и Мысль». Рассмотрению этой проблемы она посвятила многие страницы второго тома книги «Разоблаченная Изида», «направленного против богословского христианства, главного противника свободной мысли»[7]. В XIX веке, в эпоху интенсивного развития научных знаний, церковные догматы, в основе которых лежит вера в личного Бога, не смогли объяснить процессы возникновения и развития мироздания и человека. Религия перестала давать ответы на основные мировоззренческие вопросы. Люди лишались веры в Высшее и мировую справедливость. Многие становились атеистами, проповедниками социалистических идей и пытались решить социальные проблемы насильственным путем. Отсюда террор против власть имущих и царской фамилии, устроенный различными революционными организациями в России.

​

В письме от 8 января 1886 года Елена Петровна Блаватская выступила против клеветы из отчета комитета Общества психических исследований (ОПИ), называемого также отчетом Ходжсона[8]. Комитет был создан для исследования феноменов, связанных с Теософским обществом и Е.П. Блаватской. Расследование в Индии проводил член ОПИ Ричард Ходжсон. В отчете, опубликованном в декабре 1885 года, Елена Петровна совершенно необоснованно и бездоказательно была объявлена мошенницей и русской шпионкой. Основой для отчета Ходжсона послужили клеветнические заявления Эммы и Алексиса Куломбов, бывших служащих при Теософском обществе в Адьяре (Мадрас, Индия). Весной 1884 года Правление общества исключило их из членов своей организации. Им было предъявлено обвинение в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами общества[9]. После исключения Куломбы нашли пристанище у мадрасских миссионеров Шотландской свободной церкви (протестантская деноминация). В журнале этих миссионеров «Christian College Magazine» в сентябре и октябре 1884 года в статье его редактора Дж. Паттерсона «Крах Кут-Хуми» были напечатаны «признания» Куломбов в том, что феномены, производимые Блаватской, были поддельными и что они сами «помогали» ей совершать их. В качестве «доказательства» они представили фальшивые письма, изготовленные ими самими, а по их утверждению написанные Еленой Петровной, в которых она якобы признавалась в мошенничестве. Ни Блаватской, ни ее сторонникам не дали возможности взглянуть на эти письма, которые затем бесследно исчезли. Также Куломбы обвинили Блаватскую в том, что она подделала все письма Махатм, получаемые членами Теософского общества. Клевета Куломбов была оплачена миссионерами.

​

В 1986 году ОПИ выпустило пресс-коммюнике, в котором осудило клевету Куломбов, дистанцировалось от отчета Ходжсона и принесло извинения перед ЕП. Блаватской. В этом пресс-коммюнике говорилось, что Вернон Харрисон, бывший президент Королевского фотографического общества, эксперт по исследованию и выявлению подделок документов и член ОПИ с почти полувековым стажем, заново проверил все обстоятельства дела и пришел к заключению, что «письма, уличающие мадам Блаватскую в мошенничестве, являются фальшивкой, состряпанной бывшими служащими [Куломбами] из мести, тогда как корпус Писем Махатм, хранящихся ныне в Британской библиотеке, написан почерком, явно не отвечающим характерным особенностям почерка мадам Блаватской, даже если бы она и попыталась его изменить»[10].

​

Что касается отчета Ходжсона В. Харрисон считает, что, «по мере тщательного анализа обвинений, выдвинутых в этом отчете, становится все более очевидным, что в то время как д-р Ходжсон был готов ухватиться за любое, даже самое пустяковое и сомнительное свидетельство, направленное против мадам Блаватской, он совершенно проигнорировал всё то, что могло бы свидетельствовать в ее пользу. Его отчет нашпигован предвзятыми суждениями, предположениями, выдаваемыми за установленный или возможный факт, ничем не подтвержденными показаниями безымянных свидетелей, избирательным отношением к отбору свидетельских показаний и откровенной ложью. Как следователь д-р Ходжсон не выдерживает никакой критики. Его дело против мадам Е.П. Блаватской абсолютно бездоказательно»[11]. Вернон Харрисон попросил прощения у Елены Петровны за то, что ОПИ «потребовалось сто лет для подтверждения правоты этих слов»[12].

​

Елена Петровна Блаватская всегда оставалась русским человеком, «русской родом, душою и кровью». Она горячо любила Родину и защищала ее от нападок врагов. За это английские власти колониальной Индии обвинили ее в шпионаже и организовали в газетах самую настоящую травлю. Она была готова передать свои знания отечественным ученым, в числе которых – Вл.С. Соловьев, И.П. Минаев, А.М. Бутлеров и др. Но все ее усилия остались в то время не востребованными.

​

В России на протяжении XX столетия труды Е.П. Блаватской практически игнорировались учеными. В первую очередь, это было связано с господством материалистической идеологии. В научном пространстве шла активная борьба против всех теорий и мировоззрений, которые не вписывались в официальные рамки. Вердикт Ходжсона, опубликованный им в отчете ОПИ, и клеветническая книга «Современная жрица Изиды», которую написал брат Владимира Соловьева – Всеволод, на долгие годы создали негативное общественное мнение о Е.П. Блаватской.

​

Но прошло время, и ситуация в современном научном пространстве постепенно начала меняться. Все больше российских ученых обращается к трудам Е.П. Блаватской, в которых были заложены основы нового космического мышления. Значимым явлением стала крупная международная научно-общественная конференция, посвященная 175-летию со дня рождения Е.П. Блаватской, которая прошла в 2006 году в Санкт-Петербурге во Всероссийском музее А.С. Пушкина и в Музее Г.Р. Державина и русской словесности его времени. В докладах, представленных на конференции, рассматривалось значение трудов Е.П. Блаватской для развития науки и влияние ее творчества на становление видных деятелей мировой культуры[13].

​

Научно-исследовательскую работу по изучению жизни и творчества Блаватской и ее талантливых родных проводит Музейный центр Е.П. Блаватской и ее семьи, который является филиалом Днепровского национального исторического музея им. Д.И. Яворницкого (Украина). Так в 2008–2019 годах в Днепре (Днепропетровске) были организованы научно-практические конференции и чтения, на которых ученые рассматривали наследие Е.П. Блаватской в контексте становления новой научной парадигмы.

​

Изданные в наше время философские словари отражают эволюционные тенденции в пространстве современной науки, где по-новому оценивается жизнь и деятельность Е.П. Блаватской. В одном из них кратко и точно сказано, что учение Е.П. Блаватской – «теософия – ставило целью спасти от извращения архаические истины, являющиеся основой всех религий, раскрыть их единую основу, указать человеку его законное место во Вселенной. В учении отрицалось существование антропоморфного бога-творца и утверждалась вера в Универсальный Божественный Принцип – Абсолют, вера в то, что Вселенная разворачивается сама, из своей собственной Сущности, не будучи сотворенной. Самым важным для теософии Блаватская считала очищение душ, облегчение страданий, моральные идеалы, соблюдение принципа Братства человечества. Блаватская называла себя не творцом системы, а лишь проводником Высших Сил, хранителем сокровенных знаний Учителей, Махатм, от которых она получила все теософские истины»[14].

​

«Так же, как Елена Ивановна Рерих, Елена Петровна Блаватская – наша соотечественница, – отмечала академик Л.В. Шапошникова, – и всё, что она сделала, безусловно, имело и имеет отношение к нашей Родине. <…> Елена Петровна была идеологом теософского движения. Два ее фундаментальных труда[15] дали основу работе теософских обществ и сыграли огромную роль в формировании атмосферы, которая была задумана Учителями, устремленными к цели – сочетать культуру Востока и Запада. Новое знание, которое мы находим в уникальных трудах Елены Петровны, нашло свою реализацию и помогло развитию человечества, расширению его сознания»[16].

 Александр Тюриков

 

​

________________

​

 

1[17]

​

Бомбей. Января 19. 1881[18].

 

Многоуважаемый и дорогой Александр Николаевич,

 

Желаю вам от чистого сердца лучшего и более утешительного года, нежели 1880. Знаю я всё ваше горе прошлого года[19], только не распространяюсь я о нём, потому что слова – один звук пустой; а лично вы меня не знаете, чтобы правильно судить обо мне или даже поверить моей искренности. Но поверьте одно: хотя, быть может, мы с вами и век не встретимся[20], но если когда-нибудь или в чём-нибудь я могу оказаться вам полезной, то – располагайте мною. Получила я ваше письмо, [от] 10/22 Декабря, два часа тому назад, садясь в коляску ехать на мою ежедневную прогулку на берегу моря, – и с письмом и посылку от профессора Соловьева. Новость, сообщенная вами о приезде его в Индию, чрезвычайно меня обрадовала. Никого не желала я столько видеть, как Владимира Сергеевича, сочиненье которого об «Отвлеченных началах» я прочла с жадностью в Русск[ом] Вестнике[21], и читала весь прошлый год. И сколько раз хотелось мне ему написать, да боялась. Вот в прошлом году, когда здесь был Минаев[22], написала я ему записку[23], просила зайти, и как бы могла быть для него полезной в деле буддизма, а этот бирюк даже и не соблаговолил даже ответить. Так вот обожглась на одном профессоре, поэтому и не хотелось «дуть» на другого[24]. А вышло, что судьба и улыбнулась. Прилагаю при этом записку к нему[25], где и благодарю за дорогое внимание и повторяю то, что сейчас скажу вам в этом письме. Но, впрочем, – прочитайте сами и пошлите.

​

Я нарочно, не теряя ни минуты, отвечаю тотчас же, п[отому] ч[то] боюсь не поспеть вовремя с ответом. Прошу и я собственно, и Пол[ковник] Олкотт[26] вас, дорогой Александр Николаевич, быть нашим ходатаем у Профессора. Он едет прямо в Бомбей – а мы в самом Бомбее, и я никуда не выеду до будущего мунсуна или – моссуна[27] правильнее, до дождей, т.е. до половины Июня. У нас огромные два бёнглоу[28], сиречь дома, на горе над самым морем, которое бушует под самыми моими окнами. Это и есть Теософическое логовище[29]. В нижнем доме обретается Олкотт, зала митингов, библиотека, столовая – комнат десять во все стороны и веранда кругом в полверсты ширины. В верхнем доме, который сообщается с нижним внутренней галереей и 120 ступенями вверх, обретаюсь азм[30], мои два секретаря, компаньонка, две обезьяны, собака, монгус[31] и проч. Кроме моих комнат и такой же неизмеримой веранды, и у меня три-четыре комнаты пустых, ничего не делающие, и где только иногда спят запоздалые Теософы (так как мы живем почти за городом). Все эти комнаты, и внизу, и[32] наверху, – к услугам Владимира Сергеевича Соловьева. И пускай он и не отказывается – навек обидит. Вы не знаете Индии. У нас человек 40 прислуги, п[отому] ч[то] прислуга здесь почти ничего не стоит. Комнаты всё равно[33] гулящие[34], как выражалась моя нянька; а в отеле ему не может быть так спокойно, как у нас. В отеле и клопы, и Англичане, и разные другие животные; а у нас одни безобидные Теософы, да разве иногда кобра из скалы вылезет. Но кобры на нашей горе всё «очарованные», никогда не трогают никого. Одним словом, прошу и в ножки кланяюсь – да не откажет он нам – мне, его соотечественнице, давно с ума спятившей на отвлеченностях вообще, а на его «Началах» в частности, – да не откажет он мне в этом удовольствии. Да в отеле – если Г[осподи]н Соловьев едет с целью изучать Индийскую теософию и мистицизм – он не увидит и носа Индуса-метафизика. Ведь они там считаются за негров[35]; их презирают, и их вы и калачом не заманите в Английский квартал. А у нас их гибель[36]. Я ему отдам в его распоряжение сколько угодно комнат и прислугу, говорящую и по-французски, и по-английски, – моего собственного мальчика-Индуса (чего он здесь не найдет ни за какие деньги), и всё, что только он хочет. Так вот – пусть же напишет он мне за одну неделю вперед, когда и на каком пароходе он прибудет; и мы поедем к нему навстречу в лодке и привезем его в нашем экипаже домой, где ему будет хорошо и спокойно. А если захочет Индию посмотреть, то отправим В[ладимира] С[ергеевича] с Богом и напутственными наставлениями, а кой-куда поближе и вместе можем поехать, например, в Элефанту, в Карли[37] и т.д. Значит, решено.

​

Мне тетка[38] моя давно уже писала, будто дядя – Фадеев[39] подарил Проф[ессору] Соловьеву мою Изиду (совсем не разоблаченную, а весьма скромно одетую), не то я бы давно ему послала её[40]. Ну, приедет – преподнесу. Вы знаете, каким образом этой книге дали такой напыщенный титул? Я озаглавила её сперва Veil of Isis[41] – что, взяв в соображение непроницаемую завесу таинственности, коей я окутала мою богиню, было довольно приличным названием (посмотрите – весь первый том носит это название). Но вдруг мой издатель узнает, что уже есть такое сочинение – Veil of Isis[42] и что автор сего мистического произведения намеревается нам затеять процесс[43] – а весь первый том уже был готов и напечатан. Вот он взял да – приложив свою умную голову к другой умной голове, Олкоттовской, – и налепил на второй том и корешок другое название, Isis Unveiled[44]. А совсем она и не развуалена. Я просто указывала на факты и не намерена была вовсе чего-либо разоблачать; ибо, во 1-х, не по силам; а во 2-х, и не приказано – даже и того малого, что мне самой разоблачили. Вы не смейтесь над «братией»[45]. Конечно, их деяния темны, п[отому] ч[то] они не хотят объяснять, как это они делают. А почему не хотят, то они лучше знают. Я только знаю одно: не духовскою силою это творится, п[отому] ч[то] не такие они «восточные человеки», чтобы врать; и не чертовскою – п[отому] ч[то] они слишком хорошие для этого люди, хотя и язычники и почти все буддисты. В таких манифестациях – как найденная в подушке брошка, и другая, затерянная долгие годы до того брошка Мрс. Юм[46], и письма из Кашемира[47],[48] получаемые в Симле через три минуты в ответ на посланные[49], и т.д. – я объяснять ничего не берусь. Делаю то, что приказано, – не духами, а живыми людьми, которых долгие годы знаю, – и выходит ладно. А сказать вам, что мне вполне известен их modus operandi[50], – то не скажу – п[отому] ч[то] это значило бы солгать. А вот в феноменах понезначительнее так кое-что смыслю. А не объясняю не по ехидству, а потому что не смею нарушать данной клятвы. Я не утверждаю, что всё, решительно всё производится одной силою воли; а говорю, что наши адепты по воле командуют – не духами (или человеческими душами), а кикиморами – les esprits e’lementals[51], которые никогда не были людьми, а так себе, бродящие воплощенные силы природы – elementals and elementaries[52]. Я верю в духов, т.е. в душу человеческую, переживающую разложение тела, и даже верю в то – глубоко верю, – что многие из феноменов так называемых mental phenomena[53] производятся ими. Словом, я верю в их субъективные сношения с человечеством, но не верю в их объективные появления; не верю в матерьялизацию этих духов, а объясняю её по-своему, или, скорее, по-нашему, по теории, которую уже неоднократно и объясняла. Вот Синет, Editor of the Pioneer[54], вступил в переписку с одним из «братий» и просто с ума сходит: влюбился, да и только, в своего невидимого корреспондента и только и бредит им. Уж и газету хочет бросать, и свет покидать, и жену[55] оставлять, и в Тибет бежать. Говорит: отродясь не читал таких умных, высокофилософских писем, как письма этого невидимого им Индуса[56]. Я хочу послать к этому «Брату» (его зовут Кут Хуми, Koot-Hoomi Lal Sing[57]) – Рус[ский] Вестник с Критикой Отвлеченных Начал. – Пусть читает по-русски.

​

Ну, надоела я вам – прощайте. Надеюсь на вас, что вы уговорите Влад[имира] Серг[еевича] не церемониться. Желая вам всего лучшего, остаюсь глубоко преданная вам

​

Елена Блаватская.

Олкотт свидетельствует почтение.

​

_______________________

 

​

2[58]

 

Бомбей. Мая 12 [1881 года].

 

Многоуважаемый Александр Николаевич,

 

Страшное, ужасное время переживаем мы с вами[59]. Силы небесные, да что же это такое! Да где же тут место вере в личного Бога! В бога отца-промыслителя, любвеобильного, пекущегося о своих созданиях, когда каждый день, каждый час доказывает нам, что нет и не может быть такого! Ради истины, не подумайте, что я кощунствую. Не атеистка я, хотя и буддистка[60]. Но в такого слабого, ничтожного или же несправедливого бога и верить не хочу! Линкольн освобождает миллионы рабов и – падает под ударами подлеца Booth’а[61]! Государь, с первого дня восшествия на престол начавший благодетельствовать народу своему[62]; Царь, освободивший 20 миллионов[63], – убит, как убивают диких зверей! И кем? Горстью мальчишек, лакеев, сыновей тех же освобожденных крестьян[64], мерзавцев бессердечных! Да где же тут место богу – над которым так и смеется чёрт. Эх, несчастный мученик и праведник бедный. Господи, как безгранично, ужасно жаль мне Его! Даже здешние журналы и вся пресса, самые русофобские газеты, да и те вдруг осели. Бывало, кроме ругани, да насмешек, да подозрений на Царя, русскую политику и проч[ее], и не увидишь ничего в газетах Англо-Индийских; а теперь – и добрый, и великий он, и освободитель рабов, и друг Виктории[65] был Царь Русский! Вот уж два месяца ничего, кроме симпатии к русскому горю, и не увидите даже в нашей ехидной прессе. Что это за кровь морозящий ужас! Нет, Александр Николаевич. И Американская я гражданка; и буддистка; а не быть мне ничем, как русской, чисто русской сердцем до смерти моей! Словно отца родного убили у меня. Такая жгучая, острая боль в душе, что не понимаю я, откуда это и взялось. Стыдно за русский народ, что способен порождать в[66] среде своей таких гиен – тигров бессердечных. Убить старика, добрейшего из всех Царей русских, преследовать его годами[67] и сторожить удобную минуту для совершения такого гнусного, неслыханного преступления, такого дьявольского злодеяния – это просто может заставить возненавидеть человечество[68]. И еще эта какая-то Рагозина выскочила в Нью-Йорке со статьей «The last Trial of the Nihilists»[69], где выказывает свою симпатию к Нигилистам; сравнивает их с «tender-souled, romantic boy Sand»[70] – убийцей Котцебу – и с Маззини[71]! И кто она такая эта «M-me Z. Ragozin»[72], что пишет в International Review. Не в пору выскочила, коли сама не Нигилистка[73]. А Перовская[74]! Племянница Министра Перовского[75], девушка, образованная, дворянка! – Не повесить её следовало, а посадить в железную клетку, показывать в продолжении десяти лет публично народу, кормить сырой говядиной и держать как гиену дикую. Не девушка она, не женщина, а чудовище какое-то! Шарлотта Кордей[76] – вона куда хватила! Лучше бы себя разом с Девой Орлеанской[77] сравнила, подлая, низкая тварь. И зачем её народу не отдали на суд. Лучше бы было… Стали было подтрунивать надо мною две-три газеты здешние, что вот-де Редакция Theosophist’а в траур облачилась[78]. Как же это, спрашивает одна, – «Американская гражданка и буддистка, а выказывает такие верноподданнические чувства России?». – А оттого, отвечаю я в Bombay Gazette, что вы все дураки да олухи. – «Облекла я себя, и редакцию свою, в траур не как русско-подданная, а как русская родом, душою и кровью; как частичка народа русского, облагодетельствованного и освобожденного этой[79] незаслуженно павшей невинной жертвой. Мой траур – знак уважения, беспредельного соболезнования и искренней душевной скорби по добром и благородном человеке, во-первых; по Царю отца и матери, деда и бабки[80] и всех родных моих – с испокон века верноподданных Его[81]». – Ну замолчали теперь, а может, еще раз за шпионку примут[82]: да чёрт с ними.

​

Верно, оттого и от вас писем нет, и В.С. Соловьев не приехал, и ничего не слышно о нем[83]. А я нарочно для него осталась в Бомбее[84]. Олкотт (который, к чести его будь сказано, как прочел подробности преступления, так не постыдился двух-трех слез своих на носу: «He was a good, noble man, and a staunch friend of America»[85], – сказал он) – уехал в Цейлон, а я осталась ожидать и принимать В.С. Соловьева. И комнату ему приготовила самую прохладную, и так ждала. Да, верно, не до отъезда ему теперь. Или еще приедет? Очень и очень желала бы я видеть его. Его лекция о Достоевском, переданная в Нов[ом] Времени, даже в отрывке прекрасная[86]. Правду вы говорите, что он Теософ чистокровный. Да вот только не могу понять из его «Критики», как это он Бога понимает. За Отца и Создателя, или же как я – за чисто субъективную, безличную и безучастную Мировую Эссенцию, без Начала и Конца. Смотрит ли он на Бога как жиды[87] и християне на Иегову – un Dieu jaloux et qui se repert, un Être personnel[88], или же как на Парабраму (та же Нирвана), Parabrahma[89], who has – neither conscience, nor will, nor desire, nor Thought because[90] It (not He) is Absolute Conscience, Absolute Will, Desire and Thought[91]. Очень это меня интересует. Вон Царь только что перекрестил лоб да поблагодарил бога за еще одно спасение, – как тут же бомба, как бы в насмешку, из самой глубины ада поразила его[92]. Что же это, значит Ельниковы и Рысаковы и Перовские сильнее, могущественнее Бога? Или нам повторять давно заученные, стереотипные софизмы: «Его Пути неисповедимы[93]… Не нам, слабым смертным, проникнуть их… Его да будет Воля[94]!» и т.д. Да ведь это же слепая, неразумная вера, ничем не лучше как суеверие? Веря в Парабраму и в «Нирвану», я верю[95] в двойную эманацию, исходящую из этой безличной, божественной Эссенции – в одну Светлую и одну Тёмную Силу. Не вина первой, что её преодолевает так часто «Тёмная», так как ни та, ни другая не всемогущи и не есть Единое Всемогущее Божество, а просто две второстепенные силы. Вот в эти-то и верят слепо народы под именем Бога и Чёрта. А мы, буддисты, идем выше и не допускаем соперника Нирваны, и за то нас и зовут атеистами. Когда мы в высшей степени Ультра-Деисты[96] и – быть может, и Пантеисты[97], но в самом метафизическом смысле. Говоря о «буддистах», это только из Теозофов[98] Европейских я одна буддистка, да Олкотт за мною: не из убеждения, а просто из слепой веры в меня – что очень глупо, и я ему это часто говорю. Да вот еще Mr. Aeneas Bruce[99], ученый Шотландец и Спиритуалист, великий путешественник; как Теософ нашего Общества в Шангае[100] он приехал оттуда к нам to be initiated[101]. Пожил у нас около 2-х месяцев, теперь поехал с Олкоттом в Цейлон и вдруг… Получаем мы письма, что наш Mister Bruce публично и торжественно принял Буддизм, took and pronounced his four Vows[102] в главной па́годе Point de Galle[103] при 10000 народа и тем учинил величайший скандал[104] среди Английской Христианской колонии. Да ведь он уже 40 лет как отрекся от Христианства и считался атеистом, хотя и спирит. Однако надоела я вам. Остаюсь навек и до Нирваны преданная,

​

Е. Блаватская 

_____________ 

​

​

 ПРОДОЛЖЕНИЕ