«Замечательный ясновидец, на веселой вечеринке незадолго

до первой Революции во Франци, предсказавший обезглавливание

нескольких королевских особ, а также свою собственную казнь. 

Он родился в Дижоне, в 1720  году и изучал мистическую философию

в школе Мартинеса Паскуалиса в Лионе.  11 сентября 1791 года он

был задержан и приговорен к смертной казни президентом

революционного правительства, человеком, который, к его стыду, -

был когда-то его товарищем-студентом и  членом мистической ложи 

Паскуалиса. Казот был казнен 25 сентября на площади».

 

Е.П. Блаватская. Теософский словарь. Казот Жак.

 

 

Но вещей правдою звучат уста…

 

На буйном пиршестве задумчив он сидел

Один, покинутый безумными друзьями,

И в даль грядущую, закрытую пред нами,

Духовный взор его смотрел....

​

                    М. Ю. Лермонтов. Пророчество Казота

 

Много великих пророчеств знавал мир, но то, о котором пойдет речь, уникально в своем роде. Принадлежит оно писателю из Дижона,  человеку, похожему скорее на сказочника, чем на провидца. Жак Казот сделал его, как бы шутя, на светском обеде, на котором присутствовали многие известные французы. Закончил он предсказанием своей собственной судьбы и, улыбнувшись, откланялся, оставив общество в тягостных раздумьях. По счастью, в бумагах французского писателя XVIII века, члена Французской Академии, историка и драматурга Жан-Франсуа де Лагарпа, очевидца случившегося, нашли описание того знаменательного дня. Итак…

 

«Мне кажется, это было вчера, а между тем случилось  это  еще  в  начале 1788 года. Мы сидели  за  столом  у  одного  вельможи,  нашего  товарища  по Академии,  весьма  умного  человека,  у  которого  собралось  в   тот   день многочисленное общество. Среди  нас  были  люди  разных  чинов  и  званий  - придворные,  судейские,  литераторы,  академики  и  т.  п.  Мы   превосходно пообедали, вина постепенно  развязали  все  языки. <… >

​

Постепенно  беседа  приняла  более  серьезный  характер.  Кто-то   выразил восхищение  той  революцией,  которую  произвел  в  умах  Вольтер,   и   все согласились, что именно это прежде всего и делает его достойным своей славы. «Он явил собой пример своему веку, заставив читать себя в  лакейской,  равно

как и в гостиной». И все сошлись на том, что суеверию и  фанатизму  неизбежно  придет  конец,  что  место  их заступит философия, что революция не за горами, и уже принялись высчитывать, как скоро она наступит и кому из присутствующих  доведется  увидеть  царство разума собственными глазами. Люди более преклонных лет сетовали, что  им  до этого уже не дожить, молодые радовались  тому,  что  у  них  на  это  больше надежды. А более всего превозносилась Академия за то,  что  она  подготовила великое  дело  освобождения  умов,  являясь  средоточием   свободомыслия   и вдохновитель- ницей его.

​

Один только гость не разделял пламенных этих восторгов и даже  проронил несколько насмешливых слов по поводу горячности наших речей. Это был  Казот, человек весьма обходительный, но  слывший  чудаком,  который  на  свою  беду пристрастился к бредням иллюминатов.  Он  прославил  впоследствии  свое  имя

стойким и достойным поведением.

​

- Можете радоваться, господа, - сказал он, наконец,  как  нельзя  более серьезным тоном, - вы все увидите эту  великую  и  прекрасную  революцию,  о которой так мечтаете. Я ведь немного предсказатель, как вы вероятно слышали, и вот я говорю вам: вы увидите ее.

 

Мы ответили ему задорным припевом из известной в то время песенки:

 

                      Чтоб это знать, чтоб это знать, 

                      Пророком быть не надо!

 

- Пусть так, - отвечал он, - но все же, может быть,  и  надо  быть  им, чтобы сказать вам то, что вы сейчас услышите. Знаете ли вы,  что  произойдет после революции со всеми вами, здесь сидящими, и будет  непосредственным  ее итогом, логическим следствием, естественным выводом?

- Гм, любопытно! - произнес Кондорсе. - Почему бы философу и не побеседовать с прорицателем?

- Вы, господин Кондорсе, кончите свою жизнь на каменном  полу  темницы. Вы умрете от яда, который, как и многие в эти счастливые времена,  вынуждены будете постоянно носить с собой,  и  который  примете,  дабы  избежать  руки палача.

​

В первую минуту мы все онемели от изумления, но  тотчас  же  вспомнили, что добрейший Казот славится своими странными выходками,  и  стали  смеяться еще громче.

- Господин Казот, какой  дьявол,  спрашивается, мог подсказать вам подобную чепуху? Темница, яд, палач... Что  общего  может это иметь с философией, с царством разума?..

- Об этом-то я и говорю. Все это  случится  с  вами  именно  в  царстве разума и во имя философии, человечности и свободы. И это действительно будет царство разума, ибо разуму в то время  даже воздвигнут  храм,  более того, во всей Франции не будет никаких других храмов, кроме храмов разума.

- Ну, - сказал Шамфор с язвительной усмешкой, - уж  вам-то  никогда  не

бывать жрецом подобного храма.

- Надеюсь. Но вот вы, господин Шамфор, вполне  этого  достойны,  вы  им будете и, будучи им, бритвой перережете себе жилы в двадцати двух местах, но умрете вы только несколько месяцев спустя.

 

Все молча переглянулись. Затем снова раздался смех.

-  Вы,  господин  Вик  д'Азир,  не  станете   резать   себе   жилы собственноручно, но, измученный жестоким приступом  подагры,  попросите  это сделать других, думая кровопусканием облегчить свои муки, вам  пустят  кровь шесть раз кряду в течение одного дня - и той же ночью  вас  не  станет.  Вы, господин де Николаи, кончите свою жизнь на эшафоте; вы,  господин  де  Байи, - на эшафоте; вы, господин де Мальзерб, - на эшафоте...

- Ну, слава тебе, господи, - смеясь, воскликнул Руше, - господин  Казот, по-видимому, более всего зол на Академию, а так как я, слава богу, не...

- Вы? Вы кончите свою жизнь на эшафоте.

- Да что же это такое, в самом деле? Что за шутки такие! Что ж это, мы окажемся вдруг под владычеством турок или татар или...

- Нет. Ведь я уже сказал: то будет владычество разума. И люди,  которые поступят с вами так, будут философы, и они будут произносить те самые слова,которые произносите вы здесь вот уже добрый час. И они будут повторять те же мысли, они, как и вы, будут приводить стихи из "Девственницы", из Дидро...

    

Все стали перешептываться между собой: "Вы же видите, он  сумасшедший". (Казот по-прежнему говорил все это чрезвычайно серьезным тоном). "Да нет, он просто шутит. В его шутках ведь всегда есть нечто загадочное".

- Так-то оно так, - сказал Шамфор, - но его загадки на сей  раз  что-то не очень забавны.  Ну, и  когда  же все это будет, по-вашему?

- Не пройдет и шести лет, и все, что я сказал, свершится.

- Да, уж чудеса, нечего сказать (это заговорил Лагарп). Ну, а мне,  господин Казот, вы ничего не предскажете? Какое чудо произойдет со мной?

- С вами?  С  вами  действительно  произойдет  чудо.  Вы  будете  тогда верующим христианином.

В ответ раздались громкие восклицания.

- Ну, - воскликнул  Шамфор,  -  теперь  я  спокоен.  Если  нам  суждено погибнуть лишь после того, как Лагарп уверует в бога, мы можем считать себя бессмертными.

- А вот  мы,  -  сказала  герцогиня  де  Грамон,  -  мы,  женщины, счастливее вас, к революции мы  непричастны; так  уже повелось, мы ведь ни за что не отвечаем, потому что наш пол...

- Ваш пол, сударыня, не сможет на этот раз служить вам защитой.  И  как бы мало ни были вы причастны ко всему этому, вас постигнет та же участь, что и мужчин...

- Да послушайте, господин Казот, что это вы такое проповедуете, что  же это будет - конец света, что ли?

- Этого я не знаю. Знаю одно: вас, герцогиня, со связанными  за  спиной руками, повезут на эшафот в простой тюремной повозке, так же  как  и  других дам вашего круга.

- Ну уж, надеюсь, ради такого торжественного случая у меня  по  крайней мере будет карета, обитая черным в знак траура...

- Нет, сударыня, и  более  высокопоставленные  дамы  поедут  в  простой тюремной повозке, с руками, связанными за спиной...

- Более высокопоставленные? Уж не принцессы ли крови?

- И еще более высокопоставленные...

 

Это было уже  слишком.  Среди  гостей  произошло  замешательство,  лицо хозяина помрачнело. Госпожа де Грамон, желая рассеять тягостное впечатление, не стала продолжать своих расспросов, а только шутливо заметила,  вполголоса обращаясь к сидящим рядом:

- Того и гляди, он не оставит мне даже духовника...

- Вы правы, сударыня, у вас не будет духовника, ни у вас, ни у  других. Последний казненный, которому в виде величайшей милости даровано будет право исповеди...

​

Он остановился.

- Ну же, договаривайте, кто же будет этот счастливый смертный,  который будет пользоваться подобной прерогативой?

- И она будет последней в его жизни. Это будет король  Франции.  Хозяин дома резко встал, за ним поднялись с мест все остальные. Он подошел к Казоту и взволнованно сказал ему:

- Дорогой господин Казот, довольно, прошу вас. Вы слишком далеко  зашли в этой мрачной шутке и рискуете поставить в весьма  неприятное  положение  и общество, в котором находитесь, и самого себя.

​

Казот ничего не ответил и, в свою очередь, поднялся, чтобы уйти,  когда его остановила госпожа де Грамон, которой хотелось обратить все в шутку и вернуть всем хорошее настроение.

- Господин пророк, - сказала она,  -  вы  тут  нам  всем  предсказывали будущее, что ж вы ничего не сказали о самом себе? А что ждет вас?  Некоторое время он молчал, потупив глаза.

- Сударыня, - произнес он наконец, - приходилось  ли  вам  когда-нибудь читать описание осады Иерусалима у Иосифа Флавия?

- Кто же этого не читал? Но все равно, расскажите, я уже плохо помню...

- Во время этой  осады,  сударыня,  свидетельствует  Иосиф  Флавий,  на крепостной стене города шесть дней кряду появлялся некий  человек,  который, возглашал громким,  протяжным  и  скорбным голосом: "Горе Сиону! Горе Сиону!", "Горе и мне!" - возгласил он на  седьмой день, и в ту же минуту тяжелый камень,  пущенный  из  вражеской  катапульты, настиг его и убил наповал.

    

Сказав это, Казот учтиво поклонился и вышел из комнаты».

 

На этом рассказ Лагарпа, приведенный в сокращении, заканчивается. Ровно через шесть лет, в 1794 году, все случилось именно так, как предсказал Казот. Математик и социолог Жан Кондорсе, возглавлявший партию жирондистов, принял в застенке яд. Писатель Никола Шамфор, главный острослов Парижа, чью максиму «Мир хижинам, война дворцам» повторял и стар, и млад, был арестован правительством  в 1792 году за отказ написать брошюру против свободы слова. Отсидев в тюрьме, он вышел на свободу, но вновь угодил в застенок. Не в силах воспринять  происходящую вокруг вакханалию террора, он выстрелил в себя из пистолета, но неудачно. В больнице, чтобы приблизить смерть, он использовал бритву… Феликс  Вик д' Азир, замечательный врач-анатом и ветеринар, секретарь Королевской врачебной академии, действительно умер от непрерывных кровопусканий, которыми врачи пытались снять приступ подагры. Его близкий друг, астроном Жан Сильвен Байи, после взятия Бастилии ставший мэром Парижа, тот самый Байи, что в переписке с Вольтером поддерживал существование затерянного континента Атлантиды, в взошел на эшафот. Так же как и  другие участники того обеда, в частности, Кретьен Мальзерб, ученый и один из министров Людовика XVI. Убежденный монархист, он вызвался защищать своего короля в Конвенте, чем подписал себе смертный приговор. В том же году на эшафоте прервалась жизнь Беатрисы де Граммон, сестры министра иностранных дел короля герцога Шуазеля. Эмар Шарль Николаи, член Французской академии, казнен на гильотине во время террора. Арестовали как подозрительную персону и казнили  поэта Жанна-Антуана  Руше…

 

Господь ничего не свершит без людей…

 

И Франция упала за тобой

К ногам убийц бездушных и ничтожных.

Никто не смел возвысить голос свой;

Из мрака мыслей гибельных и ложных...

 

                        М.Ю. Лермонтов. Поэма «Сашка»

 

 

За 30 лет до описанного обеда Жак Казотт написал еще один странный рассказ под названием "Olivier". Известный французский писатель Жерар де Нерваль, собравший  множество бесценных сведений о пророке, отозвался о нем так:. «Эта причудливая, на первый взгляд, выдумка о заточенных  вместе  женщинах, воинах и ремесленниках, ведущих споры и отпускающих шуточки по поводу  пыток и казней, скоро воплотится в жизнь в тюрьме Консьержери, где будут томиться эти знатные господа, дамы и поэты – современники Казотта». Свое воспоминание о Казотте оставил и Шарль Нодье, еще один выдающийся писатель Франции, видевший его в детские годы: «К крайнему своему благодушию, так и сиявшему на его красивом, веселом лице, к нежному и кроткому выражению по-юношески живых глаз, к мягкой привлекательности  всего облика господин Казотт присоединял драгоценнейший талант лучшего в мире рассказчика историй, вместе причудливых и наивных , которые в одно и то же время казались чистейшей правдою в силу точности деталей и с самой невероятной сказкою из-за чудес, коими изобиловали. Природа одарила его особым даром видеть вещи в фантастическом свете».

​

Известно о Жаке Казоте  немного. Он родился в Дижоне, где и учился в иезуитском колледже. По протекции одного из священников  попал на работу в Париж, в министерство морского флота, где к 1747 году дослужился до звания комиссара. Здесь он и начал писать свои басни, стихи и сказки в продолжение «1001 ночи». Потом он получил назначение в Вест-Индийскую компанию на остров Мартинику, инспектором, где и женился на Элизабет Руаньян. Брак оказался на редкость счастливым, и у супругов родилось трое детей. Жак Казот вернулся в Париж, в то же морское ведомство, на службу комиссаром морского флота, которую пришлось оставить из-за смерти брата. Тот завещал Казоту свое состояние, в том числе и поместье в Эперне. Отныне вся жизнь Казота была отдана литературному творчеству самой разной направленности.

Вот отрывок из его стихотворения: 

 

О май, прелестный месяц май

 

Лишь только май зажжет рассвет,

Я на порог твоих покоев

Приду и положу букет,

Обворожительных левкоев.

В наивной утренней красе,

В ночной сияющей росе.

 

В юности он состоял в Лионской ложе Мартинеса Паскуалиса – философа из Португалии. Однако никаких подробностей об этом периоде жизни найти не удалось. Известно, что Казоту снились пророческие сны, и один из них, по счастью, оказался записан.  Когда в воздухе начали витать идеи революции, писатель стал убежденным монархистом. Но считал Людовика XVI слишком мягким человеком, который слишком полагается на Провидение, и совсем мало - самого себя..

​

«Нужно, чтобы король пришел на помощь национальной гвардии, чтобы он показался народу, чтобы он твердо сказал: Я так хочу, я приказываю!» Ему дарована власть от Бога, ему все обязаны повиноваться, нынче же на него смотрят как на мокрую курицу, демократы осмеивают его, причиняя мне этим почти физическое страдание». Сые его Сцевола служил в королевской страже. Когда король бежал с семьей в Варенн, чтобы укрыться в Швеции, Казотт предложил ему остановиться в его доме. Короля арестовали и вернули в Париж. Возбужденная толпа выхватила из кареты дофина, и Сцевола Казот сумел возвратить ребенка королеве  Марии- Антуанетте. В эти годы веселого и  доброго по натуре человека постоянно видели озабоченным. И слышали, как он отзывается о действиях тех или иных причастных к подготовке Великой Французской революции персон –  даваемые характеристики, оказывались на удивление точными.

 

В письмах он также не скрывал своего мнения о происходящей вакханалии террора, призывал к посильным действиям: «Мы можем за недостатком веры, любви и усердия, упустить удобный случай, но пока что у нас сохраняется шанс на победу. Не станем забывать, что Господь ничего не свершит без людей, ибо это они правят землею; в нашей воле установить здесь то царствие, которое Он заповедал нам». Несколько подобных писем Казота, адресованных королевскому чиновнику Лапорту, попали в руки к недоброжелателям. Писателя арестовали и заключили в тюрьму при аббатстве Сен-Жермен де Пре. Оттуда его вызволила преданная дочь, проявившая истинные чудеса мужества.

 

На следующий день к нему с поздравлениями явились друзья. «Слава Богу, вы спасены», - произнес один из них. На что поседевший как лунь Казот с грустной улыбкой ответил: «О, ненадолго! За миг до Вашего прихода мне было видение: за мною приехал жандарм Петьона и приказал следовать за ним; далее предстал я перед мэром Парижа, который велел посадить меня в Консьержери (тюрьму), а оттуда привели меня в революционный трибунал».

​

Именно так и случилось. Председательствовал на трибунале, как и сообщила Е.П. Блаватская, старый товарищ по школе Мартинеса Паскуалиса  в Лионе, некий Лаво. Произнесенная им патетическая  речь звучала странно: «Бессильная игрушка старости! – возгласил он. Твое сердце не могло оценить все величие нашей святой свободы. <…> Тебя выслушали равные тебе, ты осужден равными тебе, но зато суд их был чист, как их совесть, и никакая личная мелкая корысть  не повлияла на их решение. Итак, собери все свои силы, собери все свое мужество и без страха взгляни в лицо смерти; думай о том, что она не имеет права застать тебя врасплох: не такому человеку как ты бояться единого мгновенья. Но перед тем, как расстаться с жизнью, оцени все величие Франции, в лоно которой ты безбоязненно и громогласно призывал врага <…> И еще одно слово: ты был мужчиною, христианином, философом, посвященным, так сумей же умереть как мужчина и истый христианин – это все, чего творя страна еще ждет от тебя».

​

Казот выслушал сие спокойно. Вернувшись в камеру, попросил обрезать свисавшие до плеч седые волосы, написал записку жене и детям, попросил духовника передать дочери личные вещи. Казнь состоялась 25 сентября, в семь часов вечера, на площади Карусель. Взойдя на эшафот, Жак Казот громко вскрикнул: «Я умираю как и жил, верный Господу и моему королю!». И навсегда вписал свое имя в историю Франции…

 

По материалам книги Жерар де Нерваль.

Мистические фрагменты.

СПб, издательство Лимбаха, 2001

​