СВЯЩЕННЫЕ ЗНАКИ

 

Мы не знаем. Но они знают.
Камни знают. Даже знают
деревья. И помнят.
Помнят, кто назвал горы
и реки. Кто сложил бывшие
города. Кто имя дал
незапамятным странам.
Неведомые нам слова.
Все они полны смысла.
Все полно подвигов. Везде
герои прошли. «Знать» — сладкое слово.
«Помнить» — страшное слово. Знать и
помнить. Помнить и знать.
Значит — верить.
Летали воздушные корабли.
Лился жидкий огонь. Сверкала
искра жизни и смерти.
Силою духа возносились
каменные глыбы. Ковался
чудесный клинок. Берегли
письмена мудрые тайны.
И вновь явно все. Все ново.
Сказка — предание сделалось
жизнью. И мы опять живем.
И опять изменимся. И опять
прикоснемся к земле.
Великое «сегодня» потускнеет
завтра. Но выступят
священные знаки. Тогда,
когда нужно. Их не заметят.
Кто знает? Но они жизнь
построят. Где же
священные знаки?

                    1915 г.

                    Н.К. Рерих. Цветы Мории.

                    Берлин, 1921 

​

ЗОВ РОЛАНДА

​

 

Трубит сам Роланд. Рыцарь наилучший. Значит, час зова на­стал.
В стене Рокемадуры вонзен меч Роланда. Никто не будет на­стаивать на его подлинности. Почему он так сохранился? Кто при­ковал к нему цепь? Когда он воткнут между камнями старой сте­ны? Все эти вопросы не нужны. Важно, что существует меч Роланда. Глядя на старый символ, так украсивший древнюю стену, каждый вспомнит, что имя ме­ча — Дюрандаль. Каждый еще раз перечувствует последний геро­ический бой соратника Карла Великого.

Вспомнится зов рога, когда герой в крайней опасности при­звал воинство Франции. На сколько веков прозвучал рог героя. Все, слышавшие о нем, живут все тою же мужественной жаждою подвига. Пылают от того же пламени. Разве не сказка: «Близ Ронсево были обнаружены 12 скелетов гигантского роста. Сразу же все окрестное население заговорило, что найдены останки Роланда и его сподвижников. К этим скелетам уже стекаются тысячи оби­тателей окрестных мест. Парижские газеты посылают туда своих специальных корреспондентов. Известный историк Хоза Мана да Хуарте в беседе с журналистами сказал: «Я ничего не могу утвер­ждать, но как не поверить, что это действительно останки двенад­цати пэров Карла Великого. Все скелеты искалечены, некоторые обезглавлены, у некоторых отрезаны руки. Естественно предполо­жить, что это скелеты воинов. Черепа найдены под стеной, кото­рая сооружена в XII веке. Следовательно, скелеты были погребены здесь до сооружения стены, т.е. до XII века».

«A noctis phantasmatis libera nos, Domine!» — молятся в оча­ровании цветных стекол соборов. Просят освободить от ночных призраков. Молят отвести всякий сковывающий ужас. Значит, мо­лят прежде всего о Свете. Свет и звук — два ключа к познанию. Во тьме, хотя бы полной тьмы и не бывало, но все же неопреде­ленностью своею выползут омохначенные страшные облики. Тем­ным страхом пытается Миме, испытывая Зигфрида. Но герой сре­ди добытого доспеха находит и рог. Им он вызывает из мрачной пещеры Фафнера, зовом рога он возвещает свои подходы к горе огненной.

Победный, призывный, утверждающий и укрепляющий зов рога, глас трубный проходит по всем путям.
Иерихонские стены распадаются не от барабанов, не от ли­тавр, но от трубных звуков. Каждое войско, каждый поход, каж­дое устремление к подвигу будет связано с трубным звуком. И ба­рабаны, и литавры, и струны, и трубы имеют каждый свою эпику. Композитор расскажет, почему, желая выразить определенное, он должен был призвать именно тот, а не иной звук; само качество звука имеет такое незаметное касание к определенным центрам. Следовало бы еще углубить исследование воздействий разных зву­ков. Целительные свойства музыки давно известны. Известно, что мудрые правители во время каких-либо несогласных бурных со­браний приказывали помощь музыки. Теперь и в различных ле­чебницах и музыка, и картины уже являются обычным атрибутом. Существует любопытная сказка о происхождении и назначении самоцветных камней. Так же замечательны легенды о золотой ар­фе или звучаниях статуй и гор.

В горах нередко слышатся созвучия как бы целых симфоний. Отсюда произошли и названия многих горных местностей, связан­ные с понятием звука. Народы знают, что герой трубит. Поражен­ный, убегающий противник не трубит бодро. Сказания о трубном звуке отмечены у всех народов. Герой, собирающийся на подвиг, спрашивает о звучном роге. Турнир возвещается не арфами, но трубами герольдов.

Можно бы написать очерки истории народов с эпиграфами звучания и цвета. Эти определения были бы для многих показа­тельны, ведь не только музыканты и художники, но каждое зву­чащее сердце понимает задание ключа. Тот, кто говорит о гармо­нии, тот непременно и мыслит в каждом случае в определенном ключе. Тогда звук является зовущим приказом, но нередко он как бы отзвучит от смятения жизни. Среди так называемых модерни­стов часто и в звуке, и в форме трепещет смятение и спешит на­громождение. Как бы отзвучит современность во всей ее условной нагроможденности.

Нота природы древних китайцев, пожалуй, кому-то покажется пресной на улице, загроможденной однодневными рекламами. Очень часто люди боятся быть заподозренными в недостаточной современности. Даже предлагают избегать ознакомления с пре­краснейшими образцами древней философии и литературы. А между тем во множестве героических образов, донесенных к на­шим временам из глубокой древности, звучит неувядающая живая сила, нужная во всех построениях жизни.

Когда ознакомляетесь с новейшими предполагаемыми государ­ственными и общественными устройствами, то в основе их все-та­ки будет призыв к сотрудничеству, взаимному доверию, доброже­лательству и к самоотвержению и героизму. Без этих начал, без основ дружелюбия, какое же возможно построение? Как ужасно мимолетно будет все построенное на ненависти и подозрении! Во лжи зарождаемое во лжи и погибнет.

Когда же молодое поколение вспомнит о героизме, оно захочет возобновить в памяти все те мужественные призывы о подвигах, которые запечатлели народы в лучших своих вдохновениях. И тог­да опять люди вспомнят о зовах Роланда и о многих зовах, призывах, приказах, которые самоотверженно звучали на общее благо.

Не успел умолкнуть рог Роланда, как народное воображение уже укрепляется и другими героями, великими в бое и в самопо­жертвовании. «Ожье Датчанин», «Фьер-а-Брас», «Аспремон», «Взятие Каркассоны» — все напоминает о мужестве водителей Шарлеманя. И местные бароны отзвучали в рогах и трубах народной поэ­зии: «Эгремон», «Руссильон», «Доон де Майанс» — все в борени­ях, в подвигах. А затем «Ланселот», «Персиваль», «Мерлин», «Тристан» — одни имена этого эпоса звучат в мировом объеме, громко разнесенные труверами, трубадурами. Кто не слыхал этих имен? В каких странах не звучали песни славы?

Пирам поет:

 

«Короли, князья, весь их двор,
Графы, бароны окольные,
Любят сказания, песни и басни.
Они отгоняют черные мысли,
Заставят забыть тревогу и скорбь».

​

Герои будут утверждены. Кельты хранят память о цикле Ар­тура, о борьбе с великанами, драконами, волшебниками. Песнь о Святом Граале возносит подвиг служения человечеству на священ­ную вершину.

Все зовы. Разные наречия, разные слова, разные обращения и утверждения, а зовы все те же. Зовы подвига.

 

29 января 1935 г.
Пекин

Н.К. Рерих. Листы дневника, том I.
М., МЦР, 1995 

 

МЕЧ ГЕСЭР-ХАНА

(Лахуль)

 

Подают воду в жестяной чашечке. Еще живет эта чашечка, а ведь она прошла с нами весь Тибет, и Китай, и Монголию. А вот и ягтан, сделанный еще в Кашмире. Выдержал старик всю Азию, на всех перевозных средствах. Надо его поберечь, слишком много он знает. А вот и знамя бывшей экспедиции — «Майтрейя». С тех пор под разными углами встречались мы с этим понятием. Уже далек тибетский художник, писавший это Знамя. Уже нет ламы Малонова, украсившего Знамя китайскими шелками. И Знамя ви­дело немало. Участвовало и склонило на нашу сторону диких голоков. Удивило и смягчило тибетского губернатора. Било по лбу хотанского амбаня и далеко пестрело красками при сооружении субургана в Шарагольчи. Теперь оно в Гималайском Институте, выросшем из экспедиции. Пусть оно охраняет все целебные травы Гималайские, в которых так много лучших решений.

Каждый предмет, прошедший с нами всю Азию, делается нео­быкновенно милым и незабываемым. Сами трудности пути претво­ряются в необычные радости, ибо они овеяны просторами, вобрав­шими в себя столько чудесного прошлого. Опять гремят бубенцы мулов караванных. Опять крутые всхо­ды горного перевала. Опять встречные путники, каждый из них несущий свою житейскую тайну. Опять рассказы о местных ду­ховных сокровищах, о памятных местах. Опять на скале запечат­лен героический меч Гесэр-хана; опять перед нами пещеры и вер­шины священного паломничества. Вечно бродящие странники тя­нутся с котомками за плечами. Не только вера, но непреодолимое стремление к житию странному увлекает их по трудным горным тропинкам.

Мы едем в Лахуль. Опять продолжение экспедиции. Как будто так же, как бывало. С тою разницею, что там никакая почта, ни­какие сведения из здешнего мира по долгим месяцам нас не дости­гали. Но здесь мы еще на границе последних почтовых бегунов, и смятение мира может стучаться к нам каждую неделю. Но за пе­ревалом Ротангом уже повеял сухой тибетский воздух. Тот самый воздух, целительный и вдохновляющий. Звавший к себе всех ис­кателей духовного восхождения. Ночью же по ясному небу с бес­счетными звездами, со всеми млечными путями и зарожденными и сконченными телами, полыхали странные зарницы. Не зарницы это, но то самое замечательное Гималайское свечение, о котором уже не раз поминалось в литературе.

Пройдя Тибет и Ладак, можно оценить и Лахуль. Снеговые пики, цветочные травы, пахучий можжевельник, яркий шиповник не хуже лучших долин Тибета. Многие святыни, ступы, пещеры отшельников не уступят Ладаку. На скалах тоже ритуальные фи­гуры лучников, догоняющих стрелою круторогих горных баранов. А ведь древний айбеко был символом света! Те же погребения в могилах, уставленных камнями, и в каменных склепах-камерах. Над Кейлангом раскинулась мощная гора Колокола — «Духовного отдохновения», со своею священною триглавою вершиною, подо­бно норбу-ринпоче.

Сколько здесь медицинских книг и записей, хранимых лама­ми. Местный знаменитый лама-лекарь уже ходит для нас с маль­чиком кули и, подобно Пантелеймону Целителю, наполняет длин­ную заплечную корзину травами и корнями. Хорошо, что Юрий так хорошо знает тибетский язык; хорошо, что с нами лама Мингиюр, столько знающий по тибетской литературе. За первые же дни к нам принесли несколько сочинений, еще никогда не переве­денных. Среди них и медицинские записи, и поэтическое описание местных святынь. Кругом все насыщено именами знаменитыми, тут и пещеры Миларепы, слушавшего на заре голоса дэв, тут был и Падма Самбхава и Джава Гузампа, и все главы учения нужда­лись в незаменимом сиянии Гималаев.

Тут недалеко и водопад Палден Лхамо; сама природа начерта­ла на скале изваяние грозной богини, скачущей на любимом муле. «Видите, как мул поднял голову и правую ногу. Рассмотрите, как ясно видна голова богини». Видим, видим! И слушаем неумолчную песнь горной струи. Проходим пещеры и скалы нагов — там жи­вут особые змеи. Изумляемся древнему замку Такуров Гундлы. С изумлением видим, что некоторые островерхие крыши балконов опять напоминают Норвегию. Поучительно наблюдать плоские крыши, непременное наследие древней Азии, и эти острые неожи­данные завершения, напоминающие север.

Незабываем прием, устроенный нам в Кейланге, столице Лахуля. Увешанные цветочными гирляндами, предшествуемые тру­бами и барабанами, въезжали мы в Кейланг. При въезде нас ожидало неожиданное и трогательное зрелище. На крыше выстроились ламы в пурпурных высоких тиарах с ги­гантскими трубами. С плоских крыш сыпались желтые и красные лепестки шиповника. Толпа теснилась в праздничных нарядах. Дети школы, выстроенные шпалерами, по знаку вазиря области кричали приветствия. А на арках и домах цветились плакаты с трогательными приветствиями. Подходя в нарастающей процессии к летнему помещению нашего Гималайского Института, мы были встречены еще дамскими трубами, а дочь соседа Ану, в бирюзовом высоком кокошнике, поднесла священное молоко яка. Так Кей­ланг, затерянный в снеговых горах, хотел выразить свою сердечность.

Не только новые находки сразу нахлынули, но и удалось уви­деть редкую ламскую мистерию «Разбитие камня». Группа странствующих лам из Спити на нашем дворе дала эту необычную, еще не изданную мистерию. Юрий даст точный перевод ее в журнал Института. Началось с того, что ламы притащили с холма огромный, бо­лее полутора ярда камень, с трудом под силу двум людям. Устано­вили походный алтарь и в длинном ряде ритуальных танцев, пе­ния и молитв изобразили разрушение злых сил.

Было и прокалывание щек. Был очень замечательный танец мечей с опрокидыванием на острия. Нужно отдать справедливость, что эта процедура требовала действительно большого навыка, ибо иначе два меча, упертые в живот, могли очень легко пронзить внутренности. Среди этих драматических эпизодов, как полагает­ся, вставлялась и полушутливая интермедия. В ней под видом па­стуха являлся властитель дикой страны, при этом шел вызываю­щий смех присутствующих диалог о невидимых сокровищах этого властителя. Но к концу мистерии все шутливые элементы замолк­ли, и можно было заметить более сосредоточенное внутреннее приготовление. Кончились эти заклинания и приготовления тем, что один из лам лег на землю и двое других с усилием подняли приготовленный огромный камень, положили ему его на живот. В то время старый лама, тот, который прокалывал щеки и падал на мечи, подняв высоко круглый булыжник, величиною не менее двух человеческих голов, бросил с силою этот камень на камень, лежавший на животе ламы, и снова с той же силою бросил. При этом вторичном ударе длинный камень, к изумлению присутству­ющих, с треском распался на две части, освободив лежавшего ла­му. Таким образом, тяжкий материальный мир был побежден, злые силы были сокрушены, и мистерия закончилась веселым хо­роводом и пением лам под аккомпанемент тибетской расписной балалайки. Предварительную сцену перед наложением камня Эс­тер Лихтман успела снять, но надо сознаться, что в момент раска­лывания камня на животе ламы все присутствующие забыли о фо­тографии и только глубоко вздохнули. Конечно, тяжки формы этой необычной мистерии о победе над низкоматериальным ми­ром, но ведь не менее тяжки и действительные общежитейские материальные формы. Также не забудем, что на разбиваемом кам­не был изображен углем и мелом человек, телесную сущность ко­торого в предварительном ритуальном танце ламы прокалывали магическими кинжалами пурба.

К нам ходит лама из Колонга. Юрий и лама Мингиюр запи­сывают местные напевы, а Эстер Лихтман запишет музыкальный лад. Ходим смотреть старинные изображения на камнях. При этом еще раз убеждаемся, что чортены, прибавленные к старым изобра­жениям охотников и нагорных баранов, являются более новыми дополнениями. Как и раньше думалось, эти круторогие священные бараны — символы света, и искатели их, неутомимые лучники, являются символами гораздо более удаленных культов. Здесь мы опять прикасаемся к необъясненным еще солнечным культам, на­поминающим отдаленные зарождения друидизма и огненной сва­стики. Опять посещение монастырей. Интересные книги об отшель­никах. Опять любование с высоких плоских крыш на необозримые ледники, снеговые пики и глубокие долины с гремящими потока­ми. Тут и гора «духовного отдохновения», тут и пик М., тут и ма­нящие пути на Ладак и к священному Кайласу.

Танцы лам. Незнающий называет их «чертовыми плясками». «Бросьте эту глупую кличку. Танцы лам имеют глубокое символи­ческое значение». — «А как же рога?» — «Покровители животного царства и повелители стихий имеют этот символ, но не имеют ни­чего общего с бесами. Скоро и лучи Моисея примете за рога, ох уж это незнание!» Танцы после долгого ритуала, полного вековых движений, закончились мистерией, посвященной черноголовому ламе, поразившему нечестивого царя Ландарму, жестокого гоните­ля веры.

Древнее урочище Карга. Остатки старинного укрепления. Чортены, менданги, выложенные камнями с молитвенными надпи­сями. Говорят, здесь же и старинные могилы, но раскопку не ве­дем, чтобы не войти в контроверзу с археологическим управлени­ем. Главное внимание привлекают многочисленные рисунки на скалах. Опять бараны и лучники. Очень древние. Лама Мингиюр с гордостью зовет к камню, на котором изображение меча. Вот по­чему задумывалась картина «Меч Гесэр-хана». Где же мы видели эти характерные формы меча-кинжала? Видели их в Минусинске, видели на Кавказе, видели во многих сарматских и кельтских древностях. Все к тем же соображениям, к переселению народов ведет этот меч, так отчетливо запечатленный на древней, веками заполированной коричнево-пурпурной поверхности камня. Знак ли битвы, знак ли мужественного прохождения? Или забытая грани­ца? Победа?

Тут же и легенда о воинах Гесэр-хана, пришедших издалека и осевших здесь. Они же принесли и первую косточку персика. Ко­нечно, это не монголы, дошедшие до Лахуля в семнадцатом веке... Народная память бережет что-то гораздо более древнее и значи­тельное.
А напротив, за рекою, высоко на скале древнейший монастырь края Гандо-Ла, основанный самим Падмою Самбхавою. Древность седьмого-восьмого века. Старые зовущие места.

А вот и старый Пинцог, певец-сказитель саги о Гесэр-хане. Сидит степенно на полу моей мастерской и сказывает, а затем и поет речитативом стих о великом герое Ладака, Тибета, Китая. Не от шестого ли века сложился этот напев и не от того же ли времени важные жесты певца? Кто может заподозрить в поношенной внешности Пинцога ритмичную плавность жеста и изыскан­ие вариации импровизаций напева? Все отмечено: как собирается герой против врагов, как он раньше похода принимает мудрые со­веты сестры отца своего, как он готовит оружие... Пинцог мыслен­но, наглядно и осматривает доспех, и натягивает лук, и точно примечает врага на горах. «А знаете ли вы здесь, что в Каме есть палаты Гесэр-хана, где вместо балок лежат несметные мечи воин­ства Гесэр-хана?» — «Не только в Каме, но и в Цанге воины Гесэра сложили такой памятник», — вставляет слово примолкший лама. В один раз певцу не сказать всех Гесэра подвигов. Нужно сказать и о мудрой жене героя Бругуме. Нужно не забыть спод­вижников и все победы несокрушимого защитника правды. Чего не услышишь в горах в Тибете, в Индии. Газеты только что писа­ли о человеке, плававшем по Джамне, держась за хвост тигра. И это вовсе не сказка.

Доктор индус пишет нам, что рак, это растущее бедствие че­ловечества, совершенно неизвестен на Гималайских высотах.
Из Ташилунпо лама-доктор приносит тибетские лекарства, среди них и средства от рака. Вспоминаем официальные удостове­рения успешного лечения рака покойным бурятом доктором Бадмаевым. Лама Мингиюр сообщает о съедобных корнях, находимых в лесах гималайских, обещает достать их. От нашего друга пол­ковника приходят сведения о том, что рабочие капитана Б. всю ночь были тревожимы появившимся великаном, который так на­пугал их, что они убежали с работы. К этому лама замечает, что и в Сиккиме известны случаи появления подобных великанов, ве­стников Дхармапалы, посылаемых с предупреждениями или для предотвращения злобных действий. Так разнообразна жизнь.

Вот и дом такура из Колонга, Пратапа Чанда или по-тибетски Санге Дава. Старое здание по образцу тибетских укрепленных дворов. Хозяин и хозяйка встречают у входа. Слуги сверкают се­ребром и китайскою парчою. Гремят трубы лам. Прежде всего зо­вут на торжественную службу в домашнюю молельню. Много се­мейных реликвий. Много отличных танок. Тут и Шамбала, и Ригден-Джапо, и Миларепа, и многие подвижники. Служение идет по буианскому обряду. Затем показываются не только драгоценности, но и книги, и доски для печатания. Это не простой дом: такур — глава края, и в семье много накоплений. Конечно, кончается ти­бетским чаем и цампою. Тут же завязывается сговор о постройке дома. Говорят: «Честь нам, если великие люди приехали из боль­ших мест в наше малое место».

И опять течет речь об изображениях на скалах, о нечитаемых надписях, о каменных могилах и о сокрытых книгах священных. Кроме мест в долине Кулу, называется еще место около Трилокната, где, по преданию, скрыты книги во время гонений свирепого Ландармы. Есть на горах и развалины каких-то древних жилищ.

Говорится, что когда пришли воины Гесэр-хана, то старые лахуль-цы ушли на вершины. От белого царя ушла Чудь под землю на Алтае, а жители Лахуля на вершины. В историческом и археологическом отношении край мало исследован. Картина «Менгиры в Гималаях» будет напоминать о менгироподобных камнях, утверждаемых с древнейших времен и до наших дней на горных переварлах. Обычай этот имеет несомненную связь с древними менгирами Тибета, открытыми нашею экспедициею в 1928 г., подобными менгирам Карнака.

Картина «Три меча» пусть изображает древний рисунок на камне вблизи Кейланга, главного города Лахуля. Лахуль в испорченном произношении означает Южный Тибет. Местные изображения на скалах и камнях достойны изучения. Ладак, Дардистан, Балтистан, Лахуль, Трансгималаи, часть Персии, Южная Сибирь (Иртыш, Минусинск) изобилуют разнообразными, сходными в техническом отношении изображениями, невольно напоминающими скалы Богуслана и изображения остготов и прочих великих переселенцев. Изображения Ладака, Лахуля и всех Гималайских нагорий распадаются на два главных типа. Тип буддийский, дошедший и до нашего времени в виде изображения свастики (как буддийской, так и обратной, бон-по), льва, коней Гесэр-хана, религиозных надписей, чортенов и прочих предметов культа

Другой тип изображений, дошедший из времен более древних, в связи с добудцийским бон-по и прочими культами огня, еще бо­лее увлекателен по своей загадочности, по своему своеобразному! друидизму, так интересному в связи с изучением великих пересе­лений.
Главный сюжет этих изображений (частью воспроизведенных в трудах д-ра Франке, 1923) — горный козел, являвшийся символом огня. Среди изображений этих по технике можно различить целый ряд наслоений, от древних (сходных со шведскими halristingar) до новейших, доказывающих внутреннее существова­ние какого-то культа.

Кроме горных козлов во всевозможных комбинациях, можно видеть изображения солнца, руки, танцы ритуальных фигур и прочие знаки давнего фольклора. Этот тип изображений с древнейшими традициями дает любопытные изучения. К прочим изображениям нам удалось прибавить еще два, ранее не указанных. В урочище Карга и около самого Кейланга (Лахуль) найдены нами изображения мечей. Значение этих изображений за­гадочно, но особенно интересно, что форма их совершенно совпада­ет с формою бронзовых мечей и кинжалов минусинского сибирского типа, так характерных для первых великих переселенцев. Не будем делать ни предположений, ни тем более выводов, но занесем эту поучительную подробность как еще одну путеводную веху.

Не забудем, что старый католический миссионер сообщал, что место Лхасы называлось Гота.
Развалины древних храмов Кашмира поразительно напомина­ют основы аланских построений, так расцветшие в формах «ро­манского стиля». Де Ла Валле Пуссен сообщает об иноземцах-строителях храмов Кашмира. При этом Стен Конов указывает на принадлежность Ирилы к племени гаты, что по его заключению означает готы. Все такие знаки очень полезны в теме о великом переселении народов. Телеграмма из Ле. Экспедиция Института пришла благопо­лучно. В караване ни болезней, ни потерь. Коллекции превосход­ны. Так и думали, что Ладак не разочарует наших собирателей. Опять предстоят поучительные опыты. Кто же не зажжется чуде­сами Гималаев? Откуда же происходит эта необыкновенная заманчивость пу­тей Азиатских? Горы установились не преграждающими великана­ми, а зовущими путевыми вехами. Из-за вершин сверкает сияние Гималайского снежного царства. Местные люди, те, которые слы­шали о чем-то, почтительно указывают на эти сияния. Ведь оно сверкает от труда, из самой башни великого Ригден-Джапо, не­устанно трудящегося во благо человечества. 

А вот и редкое изображение самого Великого Гесэр-хана. Око­ло воителя собраны знаки его перевоплощений и все то памятное, что не должно быть забыто в этой великой эпопее. На ступенях трона стоят тибетские сапоги. Ведь это те самые сапоги-скорохо­ды, отмеченные в подвигах Гесэр-хана. Но стоят они близко, это значит, что великий воитель нового мира уже готов к подвигу. Скоро он войдет.

 

1931 г. Кейланг

Н.К. Рерих. Твердыня пламенная.
Нью-Йорк, 1932

Можно развернуть.

На фоне страницы: Николай Рерих. Гэсер Хан. 1941