СОДЕРЖАНИЕ
СОДЕРЖАНИЕ
Выпуск
1
12 марта, 2018 года
4а
ВЕСТНИК КУЛЬТУРЫ, 14
Ольга Старовойтова
Козимо Медичи:
банкир по профессии, политик по необходимости, меценат по зову души
ЛИЧНОСТЬ В ИСТОРИИ
Герб рода Медичи
ОКОНЧАНИЕ. В НАЧАЛО
Высказывания правителя Флоренции вызывали столь бурное одобрение, что их повсеместно обсуждали, цитировали и заносили в дневники. Оттуда их и извлек Веспассиано да Бистиччи, собрав в своей книге «Жизнь замечательных людей XV века». А вообще банкир «<…> был очень серьезным и общался с людьми серьезными, далекими от всяческого легкомыслия». Он не показывал вовне своей неприязни, крайне редко отзывался о ком-то с неодобрением, пресекал в своем присутствии пересуды, а также тщательно подбирал слова, чтобы никого не обидеть.
Безусловно, Козимо Медичи вовсе не походил на ангела во плоти. Сам он не раз повторял, что государство не строят с молитвой «Отче наш» на устах. Как человек трезвомыслящий, он на примере итальянских государств, в частности, Милана, видел, что власть, завоеванная оружием, и держится с помощью оружия, а значит недолговечна. И потому, часто заседая по долгу службы в финансовом комитете, использовал в политике более эффективный способ - деньги. Случалось, что Венеция, Неаполь и другие государства, затевая войну против Флоренции, обнаруживали, что оплачивать услуги наемников нечем: Козимо предусмотрительно организовал отток средств. Вообще бряцание оружием вызывало у него аллергию: одним из первых декретов правителя стал приказ разрушить дозорно-оборонительные башни – непременный элемент флорентийских домов со времен восстания чомпи. Когда того требовала ситуация, Козимо побуждал к снижению налогов, вводил для малоимущих дешевые кредиты, кассы взаимопомощи для накопления средств. Гранды, привыкшие относиться к народу как к стаду коров, которых можно доить до бесконечности, задыхались в эмиграции от бессильной ярости. «Козмианцы, эти грязные мерзавцы, всякими непристойными и гнусными путями собирают деньги, чтобы привлечь к себе симпатии самых низов плебса и нищих».
Мысль, что правитель поступал так из желания облегчить жизнь горожан, видя в этом свой первейший долг, аристократов, похоже, не посещала. Словом, свободолюбивая Флоренция, на протяжении всей своей истории сражавшаяся за республиканские идеалы, вдруг обрела, подобно Афинам времен Перикла и Риму времен императора Августа, Синьорию монархического типа. Во главе с некоронованным правителем, реализовавшим на практике отеческую форму правления, она вступила в золотой век. Правда, продлился он недолго, всего 30 лет, однако все это время город благоденствовал. Козимо же «<...> пользовался неизменным счастьем, так что не только те, кто был в союзе с ним в общественных делах, но и те, кто управлял его богатством во всей Европе, получили свою долю этого счастья. Оно послужило источником огромного богатства многих флорентийских семей, таких как Торнабуони, Портинари, Сассетти. Кроме того, обогатились также и другие дома, которым он помогал советами и деньгами».
«Тогда, мой сын, ты будешь человек»!
«Изучай Вергилия, Боэция, Сенеку или других авторов, которых читают в школе. Из этого воспоследствует большая сила твоего разума: размышляя над поучениями авторов, ты узнаешь, как нужно поступать в настоящей жизни. В зрелом возрасте твой разум сможет наслаждаться мудростью и сладость знания доставит тебе столько приятного и утешительного, как ничто другое: ты не получишь ни от богатства, ни от детей, ни от службы столько, сколько даст тебе наука и сознание того, что ты человек, а не животное».
Наставление купца Джованни Морелли сыновьям,
«Записки», 1441 год
Итальянский Ренессанс во многом обязан двум своим знаменитым сынам - Боккаччо и Петрарке. Во Флоренции с подачи их друга и единомышленника, канцлера Колуччо Салютати, шел, углубляясь, тот же самый процесс повсеместного изучения греческих и римских классиков. В юности Козимо много раз встречал на улицах города этого образованнейшего человека, ставшего легендой еще при жизни. В семье Медичи, так же как во многих других, с восторгом отзывались о его дипломатических способностях и даре убеждения. Деятельный канцлер изъяснялся на безупречной латыни, в качестве аргументов сыпал примерами из прошлого, наизусть цитируя Сенеку и классиков.
Пьеро Медичи, сын Козимо Медичи. Портрет Анджело Бронзино
Послания к иностранным государствам, составленные в лучших традициях Цицерона, очаровывали адресатов продуманной аргумен -тацией и изяществом стиля. Из уст в уста по городу с оттенком гордости передавались слова правителя Милана Галлеаццо Висконти о том, что депеши Салютати нанесли ему вред больший, нежели тысяча флорентийских всадников.
Канцлер первым пригласил блестящего педагога из Византии Мануила Хризолора читать во Флорентийском университете курс греческого языка, благодаря чему к середине эпохи Кватроченто многие флорентинцы прекрасно понимали язык Эллады. Первым доходчиво объяснил согражданам смысл термина «гуманист». По его мнению, таковым вправе зваться человек, осмысляющий мировое культурное наследие человечества, его историю и деяния великих личностей. Именно знание открывает человеку путь к спасению, заключающийся, согласно божественному предназначению, в непрерывном стремлении homo sapiens к духовному и нравственному совершенствованию.
А как веселились флорентинцы, когда их любимец, несколько лет служивший секретарем в папской курии в Авиньоне, ставил на место церковников. Однажды, когда доминиканские святоши объявили переводы языческой поэзии богопротивными по причине описываемых там непристойных эпизодов, канцлер указал им аналогичные места в Ветхом Завете. В другой раз он, активный поборник деятельной жизни, обрушился на проповедников, призывавших жизнелюбивых сограждан спасать свои души в затворничестве: «Не верь <...> что бежать от мира, избегать вида прекрасных вещей, запереться в монастыре или удалиться в скит – это путь к совершенству».
17-летний Козимо на всю жизнь запомнил, с каким почетом опечаленные флорентинцы хоронили своего великого сына. Свет несомого им факела знания оказался столь ярок, что несколько десятилетий коммуна приглашала на должность канцлера только блестяще образованных людей. Вспыхнувший повсеместно интерес к эллинской культуре вызвал к жизни новую профессию – охотников за древними раритетами. Старинные рукописи с истлевшими, изгрызенными острыми мышиными зубами добывались всеми правдами и неправдами. Правитель Флоренции также пристрастился к собиранию книг. В роли его консультанта по античным раритетам выступал страстный библиофил Никколо Никколи. «Ему мы обязаны полным текстом Аммиана Марцеллина, сочинением Цицерона «Об ораторе» и многим другим. Он подвиг Козимо на приобретение великолепнейшего экземпляра Плиния из одного монастыря в Любеке. Со щедрой доверчивостью он одалживал свои книги, а также позволял людям читать их у него дома столько, сколько они хотели, после чего беседовал с ними о прочитанном». Из-за страсти к собирательству Никколи скоро растратил свое состояние. Тогда Козимо приобрел его библиотеку, открыв взамен неограниченный кредит, и разрешив коллекционеру пользоваться ею до конца жизни. Растроганный старик согласился при условии, что после смерти его сокровища - 800 редчайших томов - станут доступными для всех флорентийцев. Правитель лично проследил за этим, позаботившись, чтобы коллекция нашла пристанище в библиотеке монастыря Сан-Марко.
Монастырь Сан-Марко. Внутренний дворик – клуатр. Флоренция
К концу первой половины XV века спрос на домашние библиотеки чрезвычайно возрос. Однако, поскольку оригинальные списки подчас имелись в небольшом количестве, ждать приходилось долго, из-за чрезвычайной трудоемкости процесса переписки. Однажды Козимо пожелал обставить кабинет для поместья близ Фьезоле. В лавке Веспасиано да Бистиччи нужных фолиантов не оказалось. Пришлось заказывать: «Козимо заключил с ним соглашение о размере поденной оплаты, Веспасиано же нанял 45 писцов и представил за 22 месяца 200 готовых томов».
Всепоглощающий интерес к «делам давно минувших дней» вызвал к жизни явление, доселе неслыханное: появился массовый читатель. Повелитель, высоко ценивший знание, немедленно отправил около двухсот книг из своего палаццо в церковь Сан-Лоренцо, распорядившись выдавать их всем желающим. Так, с ординарного, по сути, шага во Флоренции возникла первая публичная библиотека Европы. Пройдут годы, и вскоре сюда из монастыря Сан-Марко перенесут библиотеку Никколи, а также другие книги семьи Медичи и назовут собрание Лауренцианой, в честь Лоренцо Великолепного, основательно пополнившего коллекцию деда. В середине XVI века Микеланджело спроектирует и построит для нее специальное помещение, примыкающее к стенам церкви. Сделав античное наследие доступным для большинства, гуманисты взялись за преобразование системы образования и воспитания молодежи. На этом поприще их усилия увенчались успехом в Мантуе. Еще в 1425 году выдающийся педагог Витторино да Фельтре открыл здесь, в роскошном герцогском дворце на природе, школу для детей горожан под названием «Дом радости». Во Флоренции же дело шло со скрипом. Веками светское обучение велось в монастырских стенах Сан-Миниато-аль-Монте, Сан-Спирито, Санта Мария дельи Анджели, и церковь вовсе не желала терять стабильный источник доходов и контроль над умами. Семейное же воспитание всецело зависело от отца - бога и царя семьи: он распоряжался судьбой детей и их доходами порой до сорока лет. И потому канцлер Флоренции Леонардо Бруни методично формировал общественное мнение, выпуская трактат за трактатом. Речь в них шла о важности развития в ребенке высоких устремлений и качеств характера (по стойкому убеждению аристократов их давала автоматическая принадлежность к знатному роду), о необходимости учитывать при выборе профессии индивидуальные наклонности личности.
В столь непростой ситуации Козимо все же удалось прервать монополию церкви на образование за счет расширения программ Флорентийского университета. При нем в городе осели известные византийские ученые, бежавшие из занятого турками Константинополя. Деметрий Халкокондил преподавал студентам греческий язык и литературу, Константин Ласкарис вел историю, грамматику и риторику, а Иоанн Аргиропуло, воспитатель внука банкира, будущего Лоренцо Великолепного, читал курс по Аристотелю.
«Я любил Красоту…»
«Я знаю нрав своего города. Меньше чем через 50 лет
нас вышвырнут, но дома, которые я построил, останутся».
Козимо Медичи – Веспассиано да Бистиччи
Другим массовым поветрием первой половины эпохи Кватроченто стало коллекционирование древностей. После запыленных фолиантов, мирно дремавших на монастырских полках, настало время скульптуры, монет, античных амфор и ваз, медалей, гемм и камей. Тон в собирательстве, вслед за Италией охватившем и Европу, задавали римские понтифики. Когда в 1457 году обнародовали реестр коллекции древностей Павла II, оказалось, что папа
«<...> владел примерно ста золотыми медалями и более чем тысячью серебряных, несколькими римскими медальонами, 136 обработанными драгоценными камнями; главное – он имел 227 античных камей, вставленных в оправу из позолоченного серебра». Примеру пап следовали князья Италии – семьи Эсте, Гонзаги, Сфорца. Медичи, разумеется, не остались в стороне, чему свидетельство - коллекции древностей, выставленные сегодня в галерее Палатина, во дворце Крочетта и в других музеях Флоренции.
Удивительное чутье на талант, способный придавать изысканную форму неуловимой Красоте, отличало всю семью Медичи. Правителя считали идеальным заказчиком, поскольку, определяя сюжет картины и скульптуры, он оставлял за художником право на самовыражение и платил, не торгуясь. Со многими талантливыми людьми его связывала тесная дружба. Так, находясь на смертном одре, банкир отдал сыну распоряжение содержать Донателло до конца его дней. Позже Пьеро похоронил знаменитого скульптора в ногах отца. Надежным другом оказался и архитектор Микелоцци, чей сын Никколо так же верно служил Лоренцо Великолепному. Еще одним протеже финансиста был гениальный художник Филиппо Липпи. Фра Филиппо Флоренция, обожала. Громкие любовные похождения монаха обсуждались едва ли не в каждой лавке: он отдавался романам с неистовой страстью, забрасывая на время краски и кисти. При этом живописец обладал удивительной способностью изображать возвышенные, одухотворенные лики Царицы Небесной. Вскоре его работы стали известны настолько, что Козимо заказал в подарок папе Евгению IV несколько вещиц, а монна Контессина – картину для алтаря домашней капеллы «Поклонение младенцу Христу». Банкир выделил мастеру помещение под мастерскую на третьем этаже палаццо и запер, чтобы тот не отвлекался. Покушение на личную свободу рассердило Филиппо: разрезав простыни на полосы, он соорудил из них веревку, перекинул через окно и был таков. Эта история произвела на Козимо сильное впечатление: ведь мастер рисковал жизнью, спускаясь по отвесным стенам. Поразмышляв над происшествием, правитель пришел к выводу, что люди искусства заслуживают бережного к себе отношения, поскольку «<...> в своем превосходстве редкостные таланты подобны небожителям, а не вьючным ослам».
Слева: Палаццо Медичи. Капелла Медичи. Алтарь. Справа: Фра Филиппо Липпи. Поклонение младенцу Христу. Капелла Медичи, Флоренция
Глубокое уважение к людям образованным, творцам, способным низводить Красоту мира горнего на землю, банкир проявлял с первых дней правления. В немалой степени тому способствовали воззрения гуманистов, подобные тем, что изложил в диалоге «О несчастии князей» Поджо Браччолини. Однажды автор, заглянув на огонек к Никколо Никколи, застал в его знаменитой библиотеке Козимо и Карло Марсупини, рассматривающих древнюю карту Птолемея. Слово за слово, коснулись взаимоотношений правителей и гениев от искусства. Энциклопедически образованный Никколи тут же привел ряд исторических примеров: Данте подвергался гонениям, Петрарка и Боккаччо постоянно нуждались, Боэция несправедливо лишили жизни. Собеседникам пришлось согласиться, что сильным мира сего редко доставало таланта по достоинству оценивать истинно великих людей искусства. Иное дело, когда во главе государства стоит просвещенный правитель-философ, поддерживающий науки и искусства, всячески способствующий процветанию вверенного ему Богом города и благоденствию сограждан.
Этому идеалу Козимо следовал всю свою жизнь. От природы любознательный, он много читал, обстоятельно обдумывал почерпнутые мысли, и если какие-то из них казались ему полезными для общества, «обкатывал» их на диспутах. Именно он заложил семейную традицию собирать в палаццо Медичи самых именитых ученых и заслуженных людей из мира искусств, торговли и ремесел из разных мест Италии для дискуссий, заканчивавшихся роскошным обедом. Спектр обсуждаемых тем варьировался от управления государством и разнообразных аспектов гражданской жизни до естественных и гуманитарных наук, искусства и богословских проблем. Прервется она только после смерти Лоренцо Великолепного.
Но, пожалуй, больше всего на свете повелителю Флоренции нравилось украшать родной город. Современник финансиста, Донато Аччайуоли, в своих «Записках» писал: «Знаменитый Козимо строит и частные дома, и церковные здания, и монастыри, как в самом городе, так и в контадо (предместье), расходуя столько денег, что они кажутся равными расходам древних королей или императоров».
И, действительно, банкир тратил на культурные нужды баснословные суммы, причем из собственного кармана. По сию пору в церкви Аннунциаты, на раке этой любимой флорентинцами святой, выполненной архитектором Микелоцци по его заказу, прочитывается фраза: «Один лишь мрамор стоил четыре тысячи флоринов». Одной из его первых флорентийских построек стал старый полуразрушенный монастырь Сан-Марко, капитальную перестройку которого выполнил Микелоцци. Строительство велось долго, с 1438 по 1452 годы, и монастырский комплекс, включавший в себя монастырь, церковь, а также роскошный публичный сад, совершенно преобразился. Внутри появился изящный дворик – клуатр, стены которого, обрамленные изящной колоннадой, равно как и зал Капитула расписывал гениальный художник фра Беато Анджелико, живший в этом же монастыре. На втором этаже, над трапезной, обустроили библиотеку с 32 кипарисовыми скамьями и 44 монашеские кельи. Одна из келий с двумя смежными комнатами принадлежала самому Козимо и его супруге: они затворялись в ней, когда ощущали потребность побыть в одиночестве. На висящей здесь фреске «Поклонение волхвов» повелитель Флоренции изображен простершимся у ног Богоматери.
Келья Козимо Медичи в монастыре Сан-Марко. Фреска «Поклонение волхвов».
Козимо с удовольствием бывал и в другом монастыре, в котором некогда учился вместе с братом, Санта Мария дельи Анджели, ныне закрытому для посетителей, куда мне удалось попасть благодаря помощи итальянских коллег. Как гласит местная легенда, место для него на средневековой улице Ангелов, ныне via Alfani, указала одному из монахов ордена камальдулейцев сама Владычица Небес. В первые годы правления Козимо монастырь возглавлял падре Амброджо Траверсари, один из самых образованных священнослужителей того времени. В его владениях существовало отдельное помещение, специально выделенное для бесед, диспутов и обсуждения городских дел с друзьями-гуманистами. Однажды кто-то из них сказал, что где-то в лесу Казентино находятся мощи трех христианских мучеников Прото, Немезио и Джачинто. Козимо вместе с братом Лоренцо тут же организовали поиски, а потом заказали Лоренцо Гиберти серебряный саркофаг, который ныне находится в музее Барджелло. А тогда саркофаг установили внутри, в специально сделанной нише, у входа в монастырь со стороны via Alfani.
Слева: Монастырь Санта Мария дегли Анджели. Кодекс Рустиччи. Справа – Ораторий Филиппа Брунеллески. Справа: Часть плана келий монастыря Сан-Марко. Кельи 38 и 39 принадлежали Козимо и Контессине Медичи.
Под неусыпным надзором банкира поднималась к небесам и церковь Сан-Лоренцо, где располагалась семейная усыпальница. Перечислить все объекты, профинансированные банкиром, нет никакой возможности. Сам он сетовал в шутку, что, сколько ни вкладывает деньги, а все еще не может сделать Бога своим должником. Строил он не только в родной Флоренции, но и за ее пределами. Так, в Ассизи, на родине святого Франциска, появилась украшенная фонтанами дорога, ведущая к храму с его ракой. В Париже - итальянский колледж, в Иерусалиме - «<...> убежище для неимущих и больных пилигримов».
Помимо общественных построек требовала заботы и разрастающаяся с каждым годом семья. Ранее, в 1433 году, Микелоцци приступил к кардинальной перестройке загородного дома в Кареджи, у подножья горы Монтевеккьо. Тогда же с Брунеллески обсуждался проект нового семейного гнезда, но из-за противостояния с кланом Альбицци дело застопорилось. В конце концов, в 1444 году к строительству палаццо приступил Микелоцци, выстроивший его в новаторской для того времени форме. Здание одновременно служило и резиденцией, и крепостью, и комфортабельным домом для жилья.
Саркофаг трех мучеников, установленный в монастыре Санта Мария дегли Аннджели.
Его массивные каменные блоки первого этажа безмолвно повествовали о стабильности и надежности банка Медичи. Спустя 15 лет сюда въехали Козимо с супругой, а также их сыновья Пьеро и Джованни с семьями. Радость омрачалась лишь смертью любимого брата Лоренцо, умершего в 45 лет от сердечного приступа. В семейном бизнесе его сменил сын Пьерфранческо, помогавший дяде в делах.Банкир потихоньку обрастал внучатами (всего их было шестеро: три мальчика и три девочки), которых баловал и обожал: «Когда послы из Лукки обсуждали с Козимо какие-то важные вопросы, в комнату вдруг вбежал его внук, дал деду ножик, тростинку и попросил сделать свисток. Козимо, прервав аудиенцию, вырезал игрушку, и мальчик ушел довольный. Удивленным послам Козимо сказал: «Неужели вы не знаете, до чего можно любить детей и внуков? Вас смущает, что я вырезал свисток? Хорошо еще, что внучек не попросил меня
посвистеть в него: тогда пришлось бы при вас этим заняться».На старшего, Лоренцо, Козимо возлагал особые надежды, пестуя в нем качества будущего правителя. Дар предвидения не подвел: именно Лоренцо Великолепный оказался истинным продолжателем его дел. Словом, приятная и деятельная жизнь текла своим чередом, не предвещая в себе никаких неожиданностей вплоть до 1439 года. И вдруг…
«Предсказывал еще Платон…»
«Предсказывал еще Платон,
Что вступит Истина на трон».
Вольфрам фон Эшенбах,
«Парсифаль»
Зимним днем 1439 года флорентинцы стали свидетелями воистину сюрреалистического зрелища. Под мелко моросящий дождь в город с помпой въезжала кавалькада, во главе которой на белом скакуне гарцевал император Византии Иоанн VIII Палеолог в парадном облачении. По обе стороны от него, тоже на лошадях, покачивались патриарх Константинопольский Иосиф и папа римский Евгений IV.
Никогда ранее городу на Арно не доводилось принимать у себя столько гостей – число латинских прелатов, греческих священнослужителей и обслуги варьировалось, по различным источникам, от 400 до 700 человек. Скромные черные сутаны чужеземцев, их длинные окладистые бороды составляли разительный контраст с богато расшитыми золотом и серебром красно-фиолетовыми одеяниями служителей римской церкви.
Беноццо Гоццоли. Шествие волхвов. Император Византии на белом коне. Капелла Медичи.
Процессия прибыла с церковного собора, заседавшего в Ферраре, в окрестностях которой внезапно вспыхнула эпидемия моровой язвы. Среди делегатов началась паника, и, чтобы спасти положение, папа Евгений IV счел за благо перенести прения во Флоренцию. Синьория уважила его просьбу, а Козимо, как всегда, взял на себя большую часть расходов.
Состоявшийся в рамках религиозной дискуссии невиданный доселе культурный обмен вызвал в Италии, а потом и за ее пределами, мощный интеллектуальный всплеск. Чтобы обосновать свою позицию в прениях, грекам в большом количестве требовались ссылки на авторитетные источники. И потому в свиту императора и патриарха Византии входили высокообразованные ученые, в чьих переметных сумах таились настоящие книжные сокровища. Один из них, восьмидесятилетний Георгий Гемист, прозванный Плифоном, крупный знаток трудов Платона, произвел на итальянцев неизгладимое впечатление.
Итальянские историки так пишут об этом человеке: «Важность его манер, обширная ученость, его преклонный возраст, изящество ученых работ, написанных языком почти самого Платона, придавали ему авторитет, никем не оспариваемый». Непринужденная атмосфера Флоренции и всепоглощающий интерес к знаниям восхитили ученого. И, поскольку ему не требовалось ежедневно присутствовать на соборе, Георгий Гемист использовал свободное время для публичных лекций и диспутов. В одном из них старый ученый схлестнулся с соотечественником, сторонником Аристотеля Георгием Схоларисом. Потрясенные яростным накалом дискуссии и новизной темы, гуманисты, подобно губке, впитывали в себя аргументы, вылетавшие из уст оппонентов-соотечетсвенников. И, действительно, было от чего придти в изумление! Ведь до сих пор интересы первопроходцев и их последователей первой волны - Росси, Салютати, Браччолини и других концентрировались в основном на содержании текстов античных классиков (моральный, воспитательный аспекты), а также на филологическом аспекте - сличении многочисленных списков, качестве перевода, трудностях и толкованиях. Но никто еще не ставил задач философского характера. То есть, не задавался целью осмыслить воззрения Платона и Аристотеля, к примеру, на происхождение мироздания, на миры горний и дольний, их взаимовлияние и сопоставить их между собой. Именно такой сравнительный анализ и продемонстрировал публике Георгий Гемист.
Вот описание одного из фрагментов спора: «Аристотель исходил из положения, что природой не движет никакое трансцендентальное вмешательство: она приведена в движение первым толчком, после чего движется в первоначально заданном направлении. Это положение, согласно которому Бог ставится вне тварного мира, было развито средневековыми богословами Альбертом Великим и Фомой Аквинским. В этом случае божье создание ответственно, оно может быть судимо и осуждено Богом. Платон <...> в противоположность Аристотелю учил, что Дух всегда присутствует в природе и через множество посредников действует ради установленной им самим цели. <...> Плифон, главным образом под влиянием Плотина и других александрийских философов II века, подхватил эту теорию и сделал из нее выводы. Он учил, что у мира есть сокровенный смысл, частично приоткрытый в эзотерических сочинениях Гермеса Трисмегиста и Дионисия Ареопагита. <...> Эта философия, в которой отношения человеческого и божеского трактовались не в свете страха и чувства греха, как в традиционном христианстве, а в свете любви и свободы, вдохновила Козимо и окружавших его коммерсантов и ученых <...>»
Повелитель Флоренции, как всегда, держал руку на пульсе событий. «Козимо Великий во время собора «<...> часто слушал рассуждения о платоновских таинствах греческого философа по имени Гемист Плифон <...>; с самого начала вдохновившись и воодушевившись его пылкими речами, он (Козимо) <...> замыслил при первой подходящей возможности создать некую академию <...>». Однако до возрождения Афинской школы во Флоренции пройдет еще немало времени. Гуманисту Марсилио Фичино, которому банкир на закате дней доверит возрождение философского наследия античной Греции и эллинизма, в ту пору еще ходил пешком под стол.
Безусловно, «<...> Козимо и без Плифона имел возможность познакомиться с творчеством афинского философа, труды которого начали осваивать уже гуманисты первой половины XV века». И, однако в его действиях после собора явно просматривается повышенный интерес к проблематике дискуссий. Так, финансист, стремясь познакомиться с древними свидетельствами о Платоне, уговорил друга юности, падре Амброджо Траверсари, переложить на латынь Диогена Лаэртского «Жизнь, учения и изречения знаменитых философов». Аналогичная просьба последовала и в отношении Аристотеля: Иоанн Аргиропуло получил заказ на перевод нескольких его трудов. Еще финансисту хотелось приобрести рукопись под названием Corpus Hermeticum (далее Герметики), приписываемых легендарному богу мудрости Египта Тоту, в греческой транскрипции – Гермесу Трисмегисту. Она имела активное хождение в Александрии и в других городах эллинического пространства, однако после IV века исчезла из обращения.
Нарождавшаяся христианская церковь, усматривавшая в языческих воззрениях на мир опасность для своих устоев, последовательно уничтожала имевшиеся копии Герметиков. Тем не менее, в XI веке один из списков попал к византийскому политику и ученому Михаилу Пселлу, снабдившему его комментариями. Среди коллекционеров древностей последующих веков упорно ходил слух, что рукопись в обработке Пселла сохранилась и периодически всплывала на поверхность. Повелитель Флоренции обратился за поддержкой к завоевавшему Константинополь султану Мехмеду II, с разрешения которого его агенты прочесывали книжные рынки Малой Азии. Как пишут исследователи, с «<...> энергией, источником которой могло быть только ощущение возложенной на него миссии (курсив мой – О.С.), он (Козимо) отправил своих представителей на Восток, желая приобрести древние рукописи для своей библиотеки в Сан-Марко, в которой со временем накопится около десяти тысяч томов». Однако она ускользала от него более двадцати лет…
Закат в Кареджи…
«Вчера я поехал в свое поместье в Кареджи – ради того, чтобы совершенствовать свой ум, а не поместье. Приезжай к нам, Марсилио, как можно быстрее. Привези с собой книгу Платона «Высшее благо», которую, надеюсь, ты перевел с греческого на латынь, как обещал. Больше всего мне хочется знать, какой путь непременно приведет к счастью. Прощай. Приезжай и привози с собой лиру Орфея».
Козимо Медичи - Марсилио Фичино
Каждое лето банкир с домочадцами, как и все состоятельные флорентинцы, спасались от нестерпимой жары в тиши и прохладе деревенских поместий. Последние годы жизни он безвыездно жил на любимой вилле Кареджи, ныне закрытой для посетителей. Бросим и мы беглый взгляд на легендарное место, давшее приют Академии Платона, слава о которой при Лоренцо Великолепном прогремит на всю Европу. Автобус домчит туда из центра Флоренции примерно за 40 минут. Вход на виллу (№ 17, via Gaetano Pieraccini) через массивные ворота со статуями львов на столбах. Три минуты подъема по широкой тропинке вверх – и на вершине холме возникает здание в форме буквы Г, стилизованное под средневековую цитадель, с традиционным гербом Медичи на ребре. Здесь, в пригороде Флоренции, Джованни Медичи еще в 1417 году приобрел за бесценок старое деревенское поместье с обширным участком земли. По просьбе Козимо архитектор Микелоцци перестроит его в комфортабельный дом для жилья. Около шести веков назад виллу опоясывал огромный парк с рассыпанными на изумрудных лужайках мраморными античными статуями, причудливыми гротами и мерно журчащими фонтанами. К дому примыкал ботанический сад с экзотическими для Италии растениями, свозимыми со всех стран, куда только пришвартовывались корабли Медичи. Цветочный оазис плавно сливался с сельскохозяйственными угодьями, над которыми носился пряный аромат цитрусов из фруктового сада вперемежку с солоноватым запахом козьего сыра.
Слева: вилла Кареджи. Справа – открытая лоджия, где любил сиживать Козимо Медичи.
Апартаменты Козимо располагались на втором этаже, рядом с открытой лоджией, выходящей на роскошный розарий. Хозяин обожал розы, сам подстригал и поливал их. И, упиваясь волшебным ароматом, столь же усердно «возделывал сад своей души», сиживая у парапета лоджии или в парке в погожий день, с очередным переведенным манускриптом. Привозил их приезжавший из Флоренции Марсилио Фичино, сын домашнего врача Медичи, Диотифечи (Фичино) д'Аньоло. Этот молодой человек станет преданным другом и единомышленником Козимо на закате жизни, главой Академии Платона и переводов трактатов «Корпус Герметикум», гимнов Орфея, стихов Зороастра и Пифагора, диалогов Платона, работ неоплатоников Плотина, Синезия, Ямвлиха и других древних мудрецов.
Письменно зафиксированные тесные контакты между ними датируются только 1462 годом. Именно тогда патрон доверил 29-летнему Марсилио «Эннеяды» Плотина, а также «<...> рукопись, скорее всего, доставленную еще Плифоном, с полным собранием сочинений Платона на греческом языке». Глава будущей Академии усердно корпел над трудами афинского философа, как вдруг накануне Рождества того же года Козимо произнес: «Если бы я мог прочитать книги Гермеса, я бы умер счастливым. Платон, конечно, хорош, но он может и подождать. Переводи Гермеса, Фичино!».
К тому времени «Корпус Герметикум» уже находились в его распоряжении. Едва агенты сообщили, что рукопись всплыла на рынке Македонии, в путь немедля тронулся фра Леонардо из Пистойи с указанием выложить за нее любую запрашиваемую сумму. Летом 1460 года на вилле Кареджи раздалось цоканье ослиных копыт. Спешившись, монах достал из переметной сумы драгоценное сокровище и с поклоном вручил повелителю Флоренции. Но только через два с половиной года драгоценные «Герметики» оказались на столе Фичино. Почему? Быть может, Козимо точно знал лучшие астрологические сроки и для переводов трудов Платона, и для «Герметиков»? Оба труда, как известно, и ознаменовали собой появление Академии Платона.
Как бы там ни было, с этого момента Фичино получил возможность всецело сконцентрироваться на переводах, не думая о хлебе насущном. В 1462 году банкир подарил ему небольшую виллу с садом во Фьезоле, неподалеку от Кареджи. Растроганный заботой покровителя, тот отозвался благодарственным письмом: «<...> я был приведен в изумление «<...> твоим великодушием «<...> по отношению к нам весьма значительным. <...> ничем другим я не могу отплатить за столь много милостей, кроме как тем, чтобы прилежно сидеть за томами Платона, которые ты нам щедро преподнес, иметь надлежащее попечение об Академии, которую ты для нас приготовил в селении Кареджо, словно некий храм созерцания, и там, доколе дух правит этим телом, праздновать день рождения Платона, а равно и Козимо Медичи. <...> Будь здоров и счастлив». Великодушие действительно оказалось «весьма значительным»: вскоре к вилле прибавился и небольшой дом во Флоренции, подаренный в совместное владение ему и матери, с правом получать доходы от сдачи в наем. Теперь Марсилио постоянно находился рядом и почти ежедневно заходил побеседовать с патроном.
«Сделав усадьбу в Кареджи местом уединения в последние два года жизни, он (Козимо) самым тесным образом общался с Фичино, почти с домашним своим философом, призванным исследовать и разъяснять ему великие тайны древней мудрости. «<...> Козимо был для Фичино не просто щедрым меценатом, но и фактически единомышленником, которому тот поверял труды и замыслы. Именно отношения самого тесного сотрудничества этих двух людей, возникшие в связи с деятельностью Фичино в качестве переводчика и толкователя античных мыслителей, и, прежде всего Платона, явились основой философского сообщества, которое приобрело широкую известность под именем Платоновской академии».
Фичино, тронутой необыкновенной заботой, платил покровителю взаимной приязнью. Перевод «Герметиков», с посвящением Козимо, был выполнен в рекордно короткие сроки. Безмерная радость от процесса познания древней мудрости шла об руку с такой же безмерной душевной болью. В 1461 году смерть унесла внука, шестилетнего Козимино. Через два года вслед за ребенком в самом расцвете сил - 42 года - уйдет и его отец Джованни. Банкир испытал крушение надежд, ибо предполагал передать бразды правления семейными предприятиями младшему сыну, поскольку старший, Пьеро, с детства отличался слабым здоровьем. В ту пору Козимо впервые не смог подрезать свои любимые виноградники. Мучительная боль, сопровождавшая участившиеся приступы подагры, заставила его пересесть в кресло-каталку.
Внешне жизнь на вилле текла по твердо заведенному порядку. Хозяин дома по-прежнему сохранял ясный ум и наблюдал за работой Синьории: вестовые постоянно курсировали между палаццо Веккьо и Кареджи. По обыкновению шутил, заботясь о покое домашних, часто беседовал с внуками-подростками Лоренцо и Джулиано. Марсилио с лирой приходил ежедневно, и тогда Козимо с удовольствием слушал в его исполнении Орфические гимны, настраивавшие сознание на высокий лад, обсуждал содержание диалогов Платона. Позже «<...> гуманист уверял, что возвещенные в десяти книгах «божественного Платона» все наставления жизни, все начала природы, все священные божественные тайны… - все это Козимо «и внимательно прочитал, и вполне понял <...>». Однажды разговор зашел о счастье человека, уподобившего душу Богу, в изложении любимого ученика Платона Ксенократа. Козимо выслушал и попросил Фичино точно переложить слова на латынь. Фичино переложил и Козимо поручил ему полностью перевести текст Ксенократа. «<...> за 12 дней до кончины благодетеля Фичино читал ему книги «о едином начале вещей и высшем благе», или диалоги «Парменид» и «Фалеб» Платона <...>».
Свободное время банкир по обыкновению проводил в размышлениях. Целебный воздух Кареджи бодрил, а аромат розария поддерживал уходящие силы. Розы и спелые фрукты благоухали и на изящном мраморном столе в лоджии: их срезали для него каждое утро. Но в начале лета 1464 года семья забеспокоилась, заметив, что Козимо как бы отсутствует, витая в ином мире. Слуги двигались бесшумно, чтобы ничем не обеспокоить господина, который все чаще сидел или лежал без движения с закрытыми глазами. Особенно тревожилась верная спутница жизни, монна Контессина. За полвека жизни рядом с Козимо, она не замечала ничего подобного и, наконец, отважилась спросить, почему? «Привыкаю», - ответил Козимо, поясняя: «Когда мы переезжаем в деревню, ты за две недели начинаешь собираться. Разве не понимаешь, что мне есть о чем подумать, собираясь из этой жизни в жизнь вечную».
Так у родных возникло предчувствие скорого конца. Внуков услали на виллу Кафаджоло. Соседи, приходившие осведомиться о здоровье, при виде затуманенных слезами глаз монны Контессины скорбно качали головами. К концу июля 1464 года началась агония. Пьеро срочно вызвал известного специалиста из Милана: собравшийся консилиум несколько дней пытался спасти больного. Однако дни Козимо были сочтены: 1 августа 1464 года он шагнул в вечную жизнь….
На следующий день состоялись похороны. Повелитель Флоренции распорядился провести их скромно и просто, без обилия свечей и помпезного надгробия. В траурной процессии, охваченные глубокой скорбью, шли и друзья, и недруги. В тот момент многим казалось, что вместе с Козимо, за которым всем жилось, как за каменной стеной, уходит и нечто эфемерное, но очень важное...
В марте следующего года Синьория издала декрет, текст которого приказала высечь на надгробной плите из драгоценного порфира: COSMVS MEDICES / HIC SITVS EST / DECRETO PVBLICO / PATER PATRIAE. В переводе с латыни: «Здесь лежит Козимо Медичи, которому публичным указом присвоен титул «Отец Отечества». Подобного признания наивысших заслуг перед своим народом за всю историю нашей эры удостаивались лишь несколько человек. Ниже - надпись: VIXIT / ANNOS LXXV / MENSES III DIES /XX. То есть, «прожил 75 лет, три месяца и 20 дней».
Несколько позже Андреа Верроккьо нанес на мраморную поверхность космологическую диаграмму с чарующим переплетением взаимосвязанных друг с другом овалов, кругов, квадратов и дуг. Ведь, согласно Платону, Бог, создавая Вселенную, использовал законы геометрии. Помогал маститому художнику юный ученик, Леонардо на Винчи: сохранился эскиз, набросанный его рукой. В имени же Козимо многие тоже усматривали провиденциальную связь с Космосом. (Игра слов: Козимо - ит. Cosimo, лат. Cosmus или Cosmvs; Космос – ит. Cosmo – О.С.).
Плита с эпитафией Козимо Медичи на пересечении нефа и трансепта церкви Сен-Лоренцо.
Пурпурово-красная плита расположена на пересечении центрального нефа и трансепта церкви Сан-Лоренцо. Марсилио Фичино до конца дней остался верен памяти Козимо, ежегодно отмечая день Козьмы и Дамиана и неизменно отзываясь о патроне с большим пиететом: «<...> не было человека для меня ближе и дороже, чем великий Козимо», - поведал он в письме сыну архитектора Микелоцци Никколо.
Спустя век после правления Козимо историк Франческо Гвиччардини, отвечая на вопрос, кто был более выдающимся из Медичи – Козимо или его внук Лоренцо Великолепный, высказался так: «Козимо был выше по твердости и благоразумию, так как создал государство и 30 лет правил им, можно сказать, не подвергая его риску и не встречая противодействия. (Он) легко мирился с влиянием таких людей как Нери Каппони, и других, внушавших ему подозрения, не порывая с ними, действуя, однако, так, что они были ему не опасны. И при массе государственных дел он не
Козимо, Отец Отечества. Статуя в нише здания галереи Уффици.
в щедрых заботах о культуре и образовании, и во многих других достоинствах. Не менее велики заслуги Козимо и перед Европой. Только благодаря его щедрому меценатству и фантастическим тратам на Культуру и формированиеколлекций культурных сокровищ, люди осознали, что Красота и Знание в тандеме – величайшая сила, способная совершить благой переворот в матующей человеческой душе, а вместе с ним и обустроить лучшую жизнь. В сознание людей прочно вошла и вековая мечта лучших представителей homo sapiens «<...> о нравственной, религиозной и политической реформе человечества, мысль о которой будет впоследствии так сильно занимать философов позднего Кватроченто и Чинквеченто вплоть до Кампанеллы». Действительно, «Город Солнца» Томмаззо Кампанеллы, «Утопия» Томаса Мора, «Новая Атлантида» Фрэнсиса Бэкона вряд ли бы увидели свет, не заложи Козимо Медичи Флорентийскую академию Платона. Эта общественная форма культуры просуществует всего лишь около 30 лет, но след в истории оставит колоссальный. Бессменный глава «платонической семьи» Марсилио Фичино с единомышленниками Анджело Полициано, Пико делла Мирандола, Леон Батиста Альберти, Микеланджело Буонаротти и другие вольные художники – свободное общество блестяще образованных людей, изучавших и осмыслявших древнюю мудрость, сумели возжечь факел раскрепощенной мысли. В его пламени засветили свои светильники принявшие эстафету Эразм Роттердамский, Иоганн Рейхлин, Гийом Бюде, Томас Линакр и другие искатели истины, вставшие у истоков Ренессанса в других странах. И все они помнили дружеское напутствие первых «академиков», встречавшее гостей на вилле Кареджи и в Accademiolе - вилле Фичино во Фьезоле: «Все идет от благого к благому. Радуйся настоящему, но не цени имущества и не гонись за почестями. Избегай излишнего, избегай (суетных) трудов, радуйся настоящему».
Козимо Медичи и вправду был человеком исключительным…
переставал заботиться о торговле и своих личных делах вел их необыкновенно тщательно и разумно, был всегда самым богатым человеком в государстве, так что необходимость не вынуждала его ни манипулировать государственной казной, ни отнимать доходы у частных лиц».
Сегодня, почти через шесть столетий, история уже вынесла свой приговор: за означенный долгий срок никто из последующих правителей Италии не сумел превзойти повелителя Флоренции государственном уме, в милосердии,