И звон больших колоколов

                       над всей Тулузой плыл…

​

Екатерина Денисова,

кандидат исторических наук, Санкт-Петербург.

 

Исторический комментарий

 

Песнь (Canso) об Альбигойском крестовом походе является уникальным памятником средневековой окситанской литературы, будучи одновременно и ярким образцом жанра эпической поэмы (chanson de geste) и ценнейшим историческим источником. Она состоит из двух частей, написанных разными авторами в 1210-1213 и 1228 гг. соответственно. Гильем Тудельский, клирик из Наварры, был сторонником крестоносцев и папской теократии (хотя зачастую и сочувствовал южанам). Автор второй части, ярый окситанский патриот, обладающий значительно большим литературным даром, нежели Гильем, так и остался безымянным и, несмотря на неоднократные попытки историков установить его личность (в числе гипотез – имена знаменитых трубадуров Ги де Кавальона и Пейре Карденаля) обычно фигурирует в научных трудах как «Аноним». Соратник и советник будущего графа Тулузы Раймона VII (1197-1249, правил с 1222 г.) он не только являлся очевидцем описываемых им событий, но и блестяще передал тот дух и тот настрой, которые помогли южанам переломить ход войны в свою пользу и в итоге сокрушить мощь считавшегося непобедимым Симона де Монфора. 

​

Мы приводим здесь отрывок именно из второй части поэмы, охватывающей события 1213 – 1219 г.г. Здесь  речь идет о второй осаде Тулузы (сентябрь 1217 – июнь 1218 г.), завершившейся в итоге победой окситанцев и гибелью предводителя крестоносцев. А в более долгосрочной перспективе – окончательным поражением так называемого «крестового похода баронов» в 1223-1224 гг.

​

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Существует распространенная, но крайне ошибочная точка зрения, что так называемые альбигойские войны представляли собой войны католиков с еретиками, зачастую именуемых альбигойцами или катарами, но к которым в современной историографии зачастую применяется их самоназвание «Добрые Люди». Здесь коренится сразу несколько ошибок.  Добрые Люди, собственно еретический клир, совмещавшие в себе монашеский и священнический сан, давали обет ненасилия и потому не могли принимать участия в военных действиях. Их верующие, в числе которых были люди самых разных сословий, причем очень часто знатные рыцари, действительно оказывали яростное сопротивление папским крестоносцам, но всегда бок о бок со своими католическими собратьями.  Еретические верующие были даже в окружении образцового католика и папского вассала Педро (Пере) II  Арагонского  (1174-1213,  правил с  1196 г.).  Пример  поэта  – Тулузского  Анонима –  в  этом  смысле  довольно

характерен. Он практически не упоминает ересь и еретиков в своем тексте – а если и делает это, то лишь для того, чтобы опровергнуть соответствующие обвинения против окситанских князей. Напротив, он выглядит как правоверный католик, неоднократно взывая к Иисусу Христу, Деве Марии, Святой Троице, указывая, что Господь на стороне южан и помогает им в их деле (что совершенно немыслимо для теологии Добрых Людей). Но говорит ли это о том, что поэт представляет столкновение крестоносцев и южан как чисто политическое? Отнюдь нет! Эта война представлена Анонимом как конфликт ценностей и даже, можно сказать, в первую очередь как конфликт ценностей: Добра и Зла, Закона и Беззакония, Правоты и Лжи. Конечно, это видение может показаться чрезмерно упрощенным и романтизированным, но нужно заглянуть назад, попытаться понять предшествующие события, чтобы этот патриотический запал поэта-южанина мог быть понят и оправдан.

 

Альбигойский крестовый поход был событием беспрецедентным, будучи направлен не против мавров в Испании или сарацин в Святой Земле, а против христианских земель, мало того, против их католических сеньоров. Но так как словом и проповедью так называемую ересь победить не удалось, а папство в лице Иннокентия III стремилось покарать не только собственно еретиков, но и их защитников и покровителей, потребовалась вооруженная иноземная интервенция. Поначалу перед лицом огромной армии и перспективы воевать с церковью, к которой многие из них принадлежали, южные сеньоры пребывали в растерянности. В 1209 г. Раймон VI, граф Тулузский (1156-1222, правил с 1194 г.), чтобы отвести беду от своих владений, предпочел примириться с Церковью, торжественно покаялся 18 июня в Сен-Жиле, дал обещание изгнать еретиков и даже присоединился к крестоносному воинству. Тех, кто вынужден был сопротивляться, ожидала жестокая участь. В городе Безье, консулы которого категорически отказались выдать еретиков, 22 июля 1209 г. крестоносцы учинили чудовищную по своей жестокости резню. Раймон-Рожер, виконт Безье и Каркассона, отказавшийся покинуть последний из этих двух городов и отдать его жителей на расправу врагам, был незаконным образом лишен своих владений и спустя некоторое время убит. Его место занял Симон де Монфор, граф Лестер. Таким образом, наказанными оказались те, кто остался верен традиционным ценностям – феодальным или городской коммуны. Но одной из основных целей крестоносцев было посеять страх, лишить южан воли к сопротивлению; первое время эта тактика работала. Даже сторонник крестоносцев Гильем Тудельский сокрушался по поводу творимых ими жестокостей. А часто встречающаяся формулировка Петра Сернейского, летописца крестового похода, по отношению к еретикам – «мы сожгли их с великой радостью» — говорит сама за себя.

​

Завершив завоевание земель виконтств Безье-Каркассон, в 1211 г. Монфор вторгся во владения графа Тулузского, который, несмотря на всю свою видимую покорность Церкви, не смог избежать войны.  Первая осада Тулузы в 1211 г. обернулась неудачей. Аппетиты Монфора продолжали расти, и помимо значительной части владений графа, к концу 1212 г. в его руках оказались и земли некоторых других южных сеньоров. В том числе тех, против которых крестовый поход никогда не объявлялся, - графов Раймона-Рожера де Фуа, Бернара де Комменж и виконта Гастона Беарнского. Права сюзерена этих земель, короля Педро Арагонского, в очередной раз оказались нарушенными: он вынужден был вмешаться в войну. 12 сентября 1213 г. произошла катастрофическая по своим последствиям для окситанцев битва при Мюре. Невзирая на значительный перевес сил противника, Монфор одержал решительную победу: король Арагонский пал в бою, а потери в рядах тулузского ополчения были просто колоссальны.  В 1215 г. Тулуза капитулирует, и в декабре того же года IV Латеранский собор лишает Раймона VI его владений в пользу Симона де Монфора. В апреле 1216 г. права Монфора подтверждает король Франции Филипп-Август (1165-1223, правил с 1179 г.), приняв от него оммаж. Но в том же году молодой граф Раймон VII отвоевывает у крестоносцев город и замок Бокер. Пользуясь отсутствием Монфора, Тулуза восстает против него. Монфор подавляет восстание и при помощи преданного крестоносцам тулузского епископа Фолькета, имевшего в народе красноречивое прозвище «епископ чертей» изгоняет из города наиболее влиятельных горожан  и конфискует их имущество. Кроме того, он приказывает разрушить часть укреплений и кварталов города. 

​

И это – очередное подтверждение тех слов, которые автор «Песни» вкладывает в уста одного из тулузских консулов ещё при рассказе о событиях 1213 г. Они предельно просты и ясно выражают видение крестового похода рядовыми окситанцами: «Право – на нашей стороне, а неправы они. Они разоряют на наших глазах наследство наших отцов» (лэсса 133, строки 15-16, дословный перевод). Неудивительно, что когда 13 сентября 1217 г. под покровом тумана Раймон VI со своей армией перешел Гаронну у мельниц Базакля и вступил в город, его приветствовали с надеждой и бурным ликованием. Крестоносцам, в том числе семье Монфора, пришлось укрыться в Нарбоннском замке – графской резиденции.

​

Надо отметить, что к этому времени слова Горация - «твой в опасности дом, стена коль горит у соседа», на которые консулы Тулузы ссылались ещё в 1211 г. в своем письме королю Арагонскому с призывом о помощи, уже были хорошо, хоть и очень дорогой ценой, усвоены окситанцами.  Некоторые историки полагают, что именно в это время и родилась окситанская нация. Хотя слово «окситанцы» в обиходе еще отсутствовало: использовалась  формулировка «люди нашего языка», то есть языка Лангедок, юга Франции  ок*.  Как бы то ни было, во время второй осады города и позднее в стане тулузского графа мы  видим и графов де Фуа и де Комменж, и виконта Беарнского, и рыцарей-файдитов из виконтства Безье-Каркассон, и арагонских вассалов короля Педро, пришедших мстить за своего сюзерена. А ведь ещё в начале XIII века это были зачастую противоборствующие кланы. Кроме того, это в боях обретенное единство затронуло и все сословия – в восстановлении укреплений Тулузы участвовали все, от простолюдинов от знатных рыцарей и даже дам.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

Все попытки крестоносцев отвоевать город закончились неудачей, разбившись об упорство осажденных. События, приведенные в избранном нами отрывке, относятся к осени 1217 года. Мы видим, как крепнет энтузиазм осажденных и как постепенно ослабевает боевой дух в стане Монфора. Следует обратить внимание на характерную формулировку поэта – «французы и попы». Ведь даже будучи добрым католиком, он прекрасно видит, кто именно развязал эту несправедливую войну. И, не являясь еретиком, он, несомненно, антиклерикал, как и многие известные в ту эпоху трубадуры, как, например,  Гильем Фигейра или Пейре Карденаль.

​

Даже в уста соратников Монфора поэт вкладывает сомнения о справедливости и правомерности его действий. Но отступать уже слишком поздно. Кроме того, крестоносцы раздосадованы тем, что им дают столь сильный отпор те, кого они привыкли считать заведомо ниже себя.

​

Тогда как в крестоносном лагере царил определенный разлад, окситанцы сплотились вокруг своих сеньоров, в первую очередь возле тулузского графа. Конечно, в их числе были и ренегаты, желающие свести кое-какие старые счеты. Однако большинство защищало не только свои законные владения и права, но, как указывает известный французский историк Мишель Рокбер, и определенную систему ценностей. Ценностей, связанных как с политическими структурами и свободами, которые иногда дорого доставались, так и с идеалами, определявшими этические горизонты всего общества. Идеалами, по отношению к которым определялись человеческие связи, социальное поведение, публичная мораль, короче говоря, всё искусство жизни.

​

В тексте песни пятьдесят раз употребляется слово Paratge, обозначающее главную ценность окситанской культуры XII-XIII веков и постоянно встречающееся в куртуазной поэзии тех времен.  Этот термин обозначает внутреннее, душевное благородство, которое не обязательно сопутствует знатному происхождению, и наряду с этим – равенство всех тех, кто этим качеством обладает. Paratge - основа, краеугольный камень всей системы ценностей и добродетелей окситанского общества. Ему сопутствуют pretz (цена, личная мера рыцарского духа, то есть доблесть), dreitz (право), dreitura (прямота, справедливость), leialtatz (верность). Именно эти качества воплощают в себе Раймон VI и его сын, а также все те, кто сражается на их стороне, от сеньора до простолюдина.

​

Этим ценностям противостает своего рода контрценности: orgolh (гордыня, заносчивость), bobans (спесь), engans (дурная вера, ложь),  failhimens (фальшь, лицемерие); desmesura (неумеренность, алчность) и так далее. И если мы еще можем упрекнуть поэта в излишней идеализации графа Тулузского и его сторонников, то отрицательные качества, которыми обладают «французы и попы» в целом и Симон де Монфор в частности, историческими фактами подтверждаются полностью. В том же аллегорическом ключе, в изображении поэта,  противостоят друг другу Крест и Лев – геральдические символы Тулузского дома и предводителя крестоносцев. И осада Тулузы, о которой идет речь, получила окончательную развязку 25 июня 1218 года, когда от удара камня,

выпущенного из катапульты, погиб Симон де Монфор.

 

Это событие положило начало отвоеванию окситанских земель у крестоносцев, которое завершилось в 1223-1224 гг. И только вмешательство французского короля Людовика VIII двумя годами спустя лишило окситанцев надежды на свободу. Но великая осада Тулузы остается в истории города одной из самых славных страниц. Достаточно упомянуть о том, что 800 лет спустя после гибели Монфора, 25 июня 1218 г., торжественно звонили все колокола тулузских церквей – так до этого праздновалось только освобождение города от нацистов. Эта битва и эта война давно обрели измерение легенды, став своего рода символом, ибо история имеет свойство повторяться.

______________ 

​

*Лангедок - Langue d'Oc (страна языка ок, юг Франции) и Лангедойль - Langue d' Oil (страна языка ойль, север Франции). 

​

​

Битва за Тулузу

 

Бог правит миром. Ясно всем, что, в пику кривде всей,

Господь дал миру свой Закон, в нем — мера всех вещей

И сила Истины святой, как спесь ни защищай.

Ведь граф, что прежде был гоним, что говорил «прощай!»

 

5 Родному краю, ибо лжи обязан нищетой,

Взял город с горсткою друзей, храним своей звездой.

Раймон — опора горожан, скажу вам без затей...

В Тулузе телом и душой воспряли все, ей-ей,

Готовы плоть свою и кровь отдать за город свой.

 

10 А в стане рыцарей Креста царит иной настрой,

В том стане клирики в цене, в ходу из трав настой,

Что может страждущим помочь, вернуть болящих в строй.

Меж тем священники спешат к ушедшим в мир иной

И к тем, для коих нет важней молитвы отходной.

 

15 Тому, кто никнет от забот, не люб и мрак ночной:

В ту ночь лить тот вкусил покой, чей кончен путь земной.

Когда же солнце поднялось, суля жару и зной,

И время светлое пришло, в Нарбонне, так и знай,

Сошлись французы и попы, от коих стонет край.

 

20 Под крышей старого дворца все были той порой:

Графиня, граф, его друзья из Франции самой,

А также тьма святых отцов. Пред ними в зале той

На смертном ложе возлежал Гийо, сражен стрелой.

И так воскликнул граф Монфор, томим печалью злой:

 

25 «Как мне на Бога не роптать? Рыдай и слезы лей!

В крови мой сын, в крови мой брат, и нет судьбы страшней,

Чем в час беды осиротеть. Ведь это стыд сплошной!

Всю жизнь я Церковь защищал, служил лишь ей одной,

Я весь Прованс завоевал, исполнив долг земной,

 

30 А ныне бедствия терплю. Знать, Бог тому виной!

Ведь я теряю без числа, без меры, так и знай,

И мне, и воинам моим пришел отныне край.

Ужели Богу по душе моих несчастий рой?»

«О граф! — воскликнул кардинал. — Ни крест, ни аналой

 

35 Смутьянов тех не защитят. Клянусь, что люд дрянной

Столкнется с силою такой, которой нет сильней,

И вы получите, сеньор, и край, и город сей.

А так как в яростном бою не избежать смертей.

То обещают строки булл, которых нет святей,

 

40 Погибшим святости венец, к блаженству путь простой».

«О граф, — так начал речь Ален со всею прямотой,

— Бог вас недаром наделил умом и красотой:

Вы рождены, чтоб побеждать! Однако жар страстей

Столь вашу душу опалил, посеяв злобу в ней,

 

45 Что даже ангелов, сеньор, вы превратили в змей.

Где к Милосердию любовь, где Чести блеск былой?

Вы злу даете перевес, гнев не смирив уздой.

С тех пор как мы, лелея спесь, избрали путь лихой,

У нас на бедных горожан уж вырос зуб такой,

 

50 Что мы готовы их загрызть, сражаясь день-деньской.

Нас учит Церковь: "Чти закон и злу не потакай,

Заблудших смертью не казни, мечу не обрекай".

Отнюдь не жаждут небеса, чтоб кровь текла рекой!

Так как же может кардинал в сей речи, столь мирской,

 

55 Меня к насилью призывать, будь я злодей какой?

Но если Церковь шлет нас в бой, в том видя прок большой,

И нам гарантии дает, радея всей душой

За то, чтоб отмолить грехи, сколь их ни совершай.

То туг уж надо рисковать, торя дорогу в рай.

 

60 Пусть клир, коль в битве я паду, берет мой скарб и пай:

Коль Церковь молится за нас, суля в раю покой,

То пусть меня оставит Бог в час битвы роковой,

Коль первым в город не ворвусь, вступив с врагами в бой!»

«О граф, — Монфору рек Жерве, возвысив голос свой, —

 

65 В досаде воинство свое с лица земли не свей,

Безмерна ярость горожан, их скакуны резвей,

А мы всё менее числом и с каждым днем слабей.

О ту твердыню бьется рать, как о скалу прибой!

Тулузу всяк из горожан рад заслонить собой,

 

70 Ведь смерть позору и стыду там предпочтет любой.

Нельзя не знать, что их сердца в крови от тех скорбей,

Какие мы им принесли. Кричат: "Врага убей!" —

Тулузцы, помня груз невзгод, и все спешат толпой

Встречать непрошеных гостей дубьем и булавой.

 

75 Они в бою не новички, побить их все трудней,

А нам, чтоб раны залечить, и тех не хватит дней,

Что здесь проводит паладин, блюдя обет святой».

«Любезный граф, — сказал Фуко, — имеет вес двойной

Совет, что подан в час беды, совет, что всех важней,

 

80 Ведь нам, чтоб ересь победить и выжечь до корней,

Придется подвиги свершить, которых нет славней.

Штурмуя город день за днем, покончим ли с войной?

Орешек этот расколоть не в силах меч стальной.

Нам нужно строить свой оплот, вал сделав земляной,

 

85 Дома и башни возвести, их окружив стеной.

Мы кинем клич по всей земле, призвав сюда людей,

Им дав пристанище, и кров, и пищу — нет сытней,

И те, что вам, граф, присягнут, пусть внидут чередой

В ту крепость, коей стать дано Тулузою второй.

 

90 Мы цели собственной своей достигнем тем скорей,

Чем раньше жители поймут: отныне край — ничей.

То будет распря городов, великий спор мечей.

Сосед соседу огонька подпустит в час ночной,

Ведь там, где место одному, двум не владеть землей!

 

95 Но мы получим перевес, поскольку под рукой

У нас окажется весь край: и скарб, и труд людской.

И шлем из Павии самой, и хлеба каравай

Добром иль силой мы возьмем, тут только не зевай,

Нам поразжиться не грешно, копя припас съестной,

 

100 И пряным перцем, и вином из бочки вековой.

Купец товаром дорогим оплатит сбор въездной,

И лепту всяк свою внесет в ход службы войсковой.

Отмстить тулузцам нелегко, для цели таковой

Терпеньем надо запастись. До язвы моровой

 

105 Упрямцев нужно довести. И летом и зимой

Тулузцев голодом морить — вот к цели путь прямой.

Пускай древесного листа не даст им светлый май,

Пускай ни с нивы, ни с лозы не снимут урожай.

Мы всю округу разорим, сомнем побег живой,

 

110 А на дорогах и путях, что порастут травой,

Поставим стражу, и дозор, и пост сторожевой.

Нам честь победы над врагом все возместит с лихвой!»

«В совете вашем, — рек Монфор, — я вижу смысл благой».

«Но в том и хитрость, — рек Фолькет, — а ну как граф-изгой

 

115 Сумеет взять хотя бы часть косы береговой?

Тогда все тлен и суета, паучий труд пустой!

На помощь графу вся Гасконь прибудет той тропой,

И нам в Тулузу не войти до крышки гробовой».

Со смехом молвил граф Монфор: «Епископ, Боже мой!

 

120 Я встану около реки с дружиной боевой,

И сколь ни силься местный люд, что враг ни затевай,

Никто по самой быстрине иль по тропе из свай

Пройти не сможет мимо нас, — лишь ветер луговой».

И вскоре было решено, не поскупясь казной...

​

Лесса 190

 

Когда к осаде приступить французский стан решил,

Никто и спорить не посмел, словца не проронил.

Епископ с митрой и жезлом, примас и кардинал,

А с ними — весь церковный клир, что был числом не мал,

 

5 В свои епархии ушли. С амвона клир вещал,

Что миру, словно кораблю, необходим причал,

И паству денно супротив тулузцев наущал.

Примас, к отъезду торопясь, Монфору так сказал:

«Сеньор, сражайтесь хорошо — и мы избегнем зол.

 

10 В том положитесь на меня, что попадет на стол

К вам все, чем в Оше ни богат всяк погреб и подвал».

«Сто благодарностей, сеньор, но я от бед устал! —

Сказал священнику Монфор. — Меня Святой Престол

Простит, коль я сойду с ума, сей видя произвол.

 

15 Клянусь, я начал хорошо и доблесть проявил,

Уж, было, к берегу пристал и дело завершил,

Но вновь суденышком моим владеет ветер, шал,

И все развеялось как дым, что я ни замышлял.

Кто в побежденного врага такую мощь вселил?

 

20 Кто разом столь переменил привычный ход светил?

Увы, крах замыслов моих передо мной предстал...

Не встанут рыцари на зов, сколь я бы их ни звал,

И мнится, будто бы меня волшебный сон объял».

«Во всем таится, — рек Ален, — исток благих начал,

 

25 Но суетливца к тайне тайн Бог ввек не приобщал.

В смиренье, даже в нищете ищите идеал.

Всех выше мнит себя гордец в чаду греховных дел,

Но быть изгоем на земле ему дано в удел.

Кто спесь смиренью предпочел и зло не обуздал,

 

30 Кто, презирая всех и вся, Христов завет попрал,

Тот вечно с миром не в ладах, тот в бездну путь торил

И под ударами судьбы падет, лишившись сил.

Вы, граф, у бездны на краю! Но я вас полюбил,

Навеки с вашею судьбой свою соединил,

 

35 Вот почему горьки слова, которым слух ваш внял.

Фортуне верит лишь глупец, пока во прах не пал,

Мудрец же тем идет путем, что Бог нам указал.

Опасно Доблесть унижать, обрушив бедствий вал;

Тулуза — сердце всей страны, твердыня крепче скал.

 

40 Но я не стану утверждать, что ум ваш оскудел:

Как только то произойдет, о чем весь клир радел

И мира лучшие бойцы прибудут в сей предел,

Поникнут стяги горожан, свершится передел.

Вы, граф, добьетесь своего, я в том бы клятву дал,

 

45 Но прежде оскудеет край и все придет в развал,

И столько будет сирых душ, сколь мир весь не знавал».

«Кой прок в гаданьях? — молвил граф. — Ужель вас страх сковал?

А я так помню тот елей, что наполнял фиал,

Когда прелат меня крестил и в лоно Церкви ввел.

 

50 Я не устану воевать, устлав телами дол,

И мне не пара — нищеброд, который наг и гол.

Есть время, чтоб продлить игру, и я не проиграл!»

«Любезный граф, — сказал примас, — Создатель даровал

Вам жизнь, и пищей напитал, и светом озарил;

 

55 Господь не может допустить, чтоб враг вас затравил,

Коль хочет, чтобы сын Отцу свою любовь явил».

И так в намереньях примас Монфора укрепил,

Что граф призвал к себе гонцов и с тем их отпустил,

Чтоб возвестили там и тут, мол, срок войне настал

 

60 И граф того не пощадит, чей конь в пути отстал.

Сеньор вассалам повелел, как я вам рассказал,

Рыть рвы, преграды возводить, защитный делать вал,

Крепить и цепи, и углы, ворота и портал.

И вскоре на крутом холме могучий город встал.

 

65 И сколь народу ни пришло, но город всех вместил,

Там вы нашли 6 любой товар, ведь шум работ манил

Вилланов и мастеровых, торговцев и менял.

Нарбоннский замок гарнизон стерег и охранял,

А граф Монфор, что сам себе в обязанность вменил

 

70 Стоять дозором у реки, все войско разделил

На части ровно пополам и, как спине — кинжал,

Отныне из-за новых стен Тулузе угрожал.

Столь дивных войск не видел свет, клянусь всей кровью жил!

С полотнищ шелковых знамен свирепый Лев грозил,

 

75 И столь был ярок блеск щитов и золотых зерцал,

И, лаком будучи покрыт, столь каждый шлем блистал,

Что озарилась вся река, весь берег засиял.

Врагу войти в Сен-Киприан никто не помешал.

Пока граф расставлял посты и войско размещал,

 

80 случилось так, что некий пэр от остальных отстал,

Но, отделившись от других, ошибку допустил.

Чужак, в засаду угодив, врасплох захвачен был,

Изрублен будучи в куски, луг кровью окропил.

Народ кварталов городских, имея крепкий тыл,

 

85 Проник в предместье по мостам и берег захватил,

И лучник меткую стрелу столь часто в цель метал,

И ратник недругам своим столь часто досаждал,

Что были все настороже, у всех и сон пропал.

Когда же наступила ночь и мрак на землю пал,

 

90 И звезды начали светить, и месяц засверкал,

В Тулузу во главе дружин граф де Фуа вступил,

Одним присутствием своим удвоив ратный пыл.

В Тулузе радовались все. В ту ночь никто не спал,

Горели тысячи свечей, струя свой воск в шандал,

 

95 И вопль, что рвался из груди, всяк в общий шум вплетал,

И шум тот был похож на гром, на горных круч обвал.

Кто в трубы звонкие трубил, кто в барабаны бил,

И звон больших колоколов над всей Тулузой плыл….