Запись тридцать девятая

​

• Mar. 23rd, 2010 at 8:09 AM

 

Большинство современных ученых достаточно высокого уровня — и российских, и западных — не могут согласиться с тезисом о случайности мироздания. Потому что если допустить, что мироздание случайно, это приведет к таким страшным выводам, хоть вешайся. А раз признается осмысленность мироздания, то и человеческая жизнь (не конкретно моя или ваша, а вообще жизнь) не совсем случайна... Пантеизм в средневековье был вежливой формой атеизма, когда считали, что Бог разлит повсюду, а раз так, то его как такового вроде бы и нет. Современные представления об осмысленности мироздания — вежливая форма религиозности в материалистическом мире. Церковная атрибуция при этом необязательна.

Разумеется, благородная человеческая душа сосредоточена на вопросах нравственности и на конечных вопросах: что есть жизнь? Что есть смерть? Что есть счастье?
Не берусь ответить, что есть жизнь, что есть смерть. Это, воистину, самые сложные вопросы, и никто сегодня не ответит, а, может быть, и никогда не ответит на них. Что есть смерть, можно сказать только после смерти, а после смерти никто еще не заговорил. Ответить, что есть жизнь, нельзя потому, что мы не знаем, что есть смерть. Ибо жизнь - отрицание смерти. Все взаимосвязано. 

Устройство Вселенной кое-как объясняют, происхождение жизни - пытаются, а природу сознания нельзя не только объяснить, но даже описать. Невозможно сделать и химический анализ живого организма: как только начинается химический анализ, кончается жизнь. Суть человека — это, прежде всего, его сознание, а не химические процессы, к примеру, в его ноге. Так что существующая картина мироздания ущербна в принципе. Люди не создали ее. Пока...
А что касается религиозного чувства, это природный дар, и оно похоже на другие внелогические чувства. Так что бороться с ним бессмысленно.
У некоторых людей есть «ген религиозности», как я его условно назвал; они живут с верой, порой очень затаенной, в сверхъестественное, с потребностью в чуде, хотя бы в «летающей тарелке». Если у человека этот «ген» ничем не насыщен, человек может начать пьянствовать, хулиганить. Был у меня такой буйный знакомый, потом он крестился и вдруг успокоился, ощутил душевное согласие с миром, примирился с собой. Я знавал людей, которых религия спасла от тюрьмы.
Потребность в религии имеют далеко не все. Полагаю, таким «геном» обладают 10-12 процентов людей. Они ходили в церковь, даже когда за это преследовали. Как поэты оставались поэтами во всех лагерях и тюрьмах, так и истинно верующие всегда оставались верующими. Их стремление ощутить, а не только сознавать себя частью мироздания, невозможно перебороть никакими атеистическими лекциями, никакими наказаниями. Если жизнь не столкнет таких людей с христианской Церковью, они, возможно, станут кришнаитами или мистиками, потому что не могут без этого, как художник не может не рисовать, музыкант не может не напевать какой-нибудь мотив. Религиозность — нормальное состояние таких людей.

 

 

Запись пятидесятая       

​

• May. 19th, 2010 at 7:50 AM

 

«Дни Турбиных» я увидел на сцене впервые еще в 30-е годы... В начале 30-х годов. Колоссальное впечатление! Это было настолько непривычным на фоне тогдашних пьес — ведь в «... Турбиных» "белые" выступают как положительные герои, — что казалось чем-то просто невероятным... Да и сама по себе пьеса замечательная. В середине 30-х годов я узнал и о том, что Булгаков пишет «Мастера и Маргариту». Слухи об этой вещи уже ходили, но носили они несколько юмористический характер: знаешь, Булгаков пишет одну вещь, очень смешную, где черт ходит по Москве... Но для многих, и для меня в том числе, Булгаков тогда был «Днями Турбиных» — и больше ничем. Потому что его ранние рассказы я просто не читал.
Сейчас в моем восприятии три произведения Булгакова стоят выше других его произведений. Это «Белая гвардия», «Театральный роман» и «Мастер и Маргарита», причем «Мастер и Маргарита», безусловно, на первом месте. Попробую объяснить, почему.

Человеческое сознание складывается из двух составляющих (соответственно левому и правому полушариям человеческого мозга): рациональное (на нем держатся наука, промышленность, здравый смысл и так далее) и иррациональное. Сейчас мы склонны ценить рациональное гораздо выше. Но это досадный и, надеюсь, временный перекос. Ценнейших человеческих качеств мы не досчитались бы, сводись человек к одному лишь рациональному началу. Такое понятие, как «милосердие», рационально объяснить нельзя, потому что рациональное милосердие — это уже не милосердие... Собственно, вся нравственность иррациональна: когда вы поступаете вопреки своим интересам, это как раз и есть высокая нравственность.

Меня всегда, интуитивно, может быть, привлекала иррациональная часть человеческого сознания. Поэтому и в литературе мне нравились более всего те произведения, в которых это иррациональное начало наиболее сильно выражено. Задолго до знакомства с творчеством Булгакова я очень любил Гофмана, читал и перечитывал его. «Фауста» читал не меньше десяти раз — и в оригинале, и в переводе... Поэтому Булгаков не был для меня чем-то совершенно неожиданным.
Но, конечно, Булгаков не повторяет Гёте, он совершенно оригинален. Вот, к примеру, такая «частность»: «положительными героями» романа «Мастер и Маргарита» являются Воланд и его свита, - то есть силы зла. Эта диалектика вроде бы знакома нам по «Фаусту» («часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла»). Однако здесь совершенно другое. Воланд и не желает зла — он целенаправленно разрушает носителей зла в окружающем мире, помогает Мастеру. Но вот Мастер, — почему он не заслужил света, а только покой? Загадка для булгаковедов и миллионов читателей. По очевидной ли причине: Мастер — человек атеистического сознания, не посещающий церковь, не совершивший никакого подвига личного благочестия, испытывающий сомнения в достоверности Нового Завета (Иещуа приходит в ужас от несоответствия записей Левия Матфея тому, о чем говорил ученикам)? Поэтому — не свет, а только покой? Но, с другой стороны, ни у католиков, ни у православных нет такого понятия — покой. Он придуман Булгаковым как некий своеобразный Рай для Мастера. Он столько натерпелся в жизни, что покой для него — наиболее желанное состояние. Именно такой, нецерковный Рай, куда помещает его, заметьте, опять же Воланд.
И в то же время Мастер — идеально хороший человек. Не то, что мы скучнейшим образом называем «положительный герой», а именно — очень хороший человек.

Часто говорят: Булгаков был против революции. Но если бы он писал просто альтернативу революции, к его произведениям очень быстро был бы потерян интерес или же он продержался бы максимум лет двадцать. Но на самом деле интерес к Булгакову растет. Потому что он гораздо шире тех политических категорий, в которых его когда-то пытались рассматривать. Он просто вне их — в тех лучших своих вещах, о которых я говорил. А вот «Собачье сердце» или «Иван Васильевич» для меня не на том, высшем булгаковском уровне: именно потому, что слишком привязаны к злобе дня.
Нужны хорошие комментарии к роману «Мастер и Маргарита». Вот такой парадокс: хороший писатель пишет так, что действительно возникает необходимость в комментариях. Приведу пример. В «Фаусте» есть знаменитая сцена, где ведьма читает как бы таблицу умножения. На первый взгляд читаемое ею — это бессмыслица. Полная бессмыслица. Но ведь для ведьмы смысл есть. Для Фауста и для читателей это бессмыслица, но не для ведьмы. Комментаторы раскопали: ведьма, оказывается, описывает так называемый магический квадрат. Но Гёте нигде и никому этого не сказал, не раскрыл. Вот тут и нужны комментарии.

у Булгакова тоже есть нечто подобное. Помните, в финале «Мастера и Маргариты» фразу о рыцаре, который однажды «неудачно пошутил». Сейчас это место расшифровано. Но есть еще немало подобных мест. Некоторые из них раскрыты в книге И.Галинской «Загадки известных книг» (издательство «Наука», М. 1986).

 

  Запись пятьдесят первая       

​

• May. 27th, 2010 at 2:50 PM

 

Я абсолютно согласен с высказыванием Окуджавы, что «главное в том, что не интеллигенты отвернулись от власти, а власть по давнишней российской традиции пренебрегла ими, плюнула на них и растерла. И все потому, что не выносит критических замечаний в свой адрес, не терпит несогласия...» Могу только добавить, что интеллигенция, в том числе и научная, современным правителям не нужна. Поэтому лучшие умы из страны уехали и еще будут уезжать в ближайшие годы.
...Молодой выдающийся ученый уехал на год в Японию. Он там очень понравился. Ему продлили контракт на 5 лет. Скоро кончается его срок. Летом он приезжал в командировку в Москву и зашел в свой институт. Сказал, что собирается вернуться. Ему ответили, что из 14 установок работают только 4. Нет возможности для исследований. А у него приглашение в Австралию и два приглашения в Америку. Спрашивается: куда он поедет?

Как можно довести страну до такого состояния только для того, чтобы какие-то люди (я не хочу определять, кто они такие) могли строить себе виллы на Средиземном море, покупать замки за рубежом, сорить деньгами так, что все изумляются? Меня поражает такое «купеческое», в плохом смысле этого слова, поведение.

Сближаться с властью должна не интеллигенция, а, наоборот, власть, правительство - с нею. Если немножко поумнеет (а я считаю правительство в среднем всё-таки глупым), то тогда и поймет, что без этого жить нельзя. Вспомним Ленина, вспомним 1918 год. Казалось бы, при чем тут вообще наука? Но он организует огромное количество институтов, таких, как Сельскохозяйственная академия, где будет работать Вавилов, как Физико-технический институт в Петербурге, где вырастут Капица, Курчатов и другие. Он организует ЦАГИ. Это в 1918 году!
Что организовано сейчас? Чечня?
Надо, чтобы власть, наконец, поняла: великая держава должна иметь великую науку. Сейчас западный мир очень заинтересован, чтобы мы оказались на периферии цивилизации. А наши правители этому помогают.

 

    Запись пятьдесят третья      

​

• Jun. 6th, 2010 at 4:22 PM

 

Космическое производство, на мой взгляд, не имеет отношения к переселению людей в космос. Тем не менее, я уверен, что человечество будет расселяться в космосе, хотя... не знаю точно, по каким причинам. Думаю, однако, совсем не по причине тесноты или нехватки чего-нибудь на Земле. Даже когда население Земли стабилизируется и на ней будут разрешены все основные социальные проблемы, у человечества все равно не исчезнет потребность что-то искать и преодолевать, что-то строить и улучшать. И человечество устремится в космос. Это будет сродни нынешней устремленности молодых в экспедиции в самые дальние уголки планеты. Или вдруг возникающему у людей желанию пересечь океан в утлой лодчонке. Когда новозеландца Хиллари спросили, зачем он полез на вершину Джомолунгмы, тот ответил: «Не знаю. Наверное, потому, что она существует». Когда человек достигнет сверхвысокого материального благополучия, ему будет недостаточно заниматься только поиском духовных истин. Если такое случится, это тоже, на мой взгляд, может остановить прогресс и привести к смерти нашу цивилизацию — так сказать, от потери интереса к развитию.

Но все это не более чем прогнозы. Мне кажется, что во все времена чаще все-таки ошибались скептики. Технический скептицизм — наиболее неблагодарная позиция, когда мы говорим об отдаленном будущем. Поэтому я честно заявляю: не знаю, не вижу, как через столетия люди будут переселяться в космос, но верю, что это будет. А если вернуться к прогнозам, к давним прогнозам, выяснится, что лучше всего оправдались прогнозы именно интуитивные. В романах-прогнозах Ж.Верна, Г.Уэллса и А.Толстого, которые вообще были художниками, а не учеными, высказывались, можно так выразиться, просто заветные желания, мечты человечества. И заметьте: все мечты человечества исполняются! Поэтому, мне кажется, нет смысла приводить какие-то доказательства. У меня нет сомнений, что поселения, скажем, на Луне, на Марсе или на межпланетных орбитах — реальны и что люди будут постепенно переселяться в космос. Думаю, что не позже, чем через 200 лет, искусственные условия существования на Марсе будут не хуже, если не лучше земных. Еще Циолковский подметил: человечество и так уже процентов на 80 живет в искусственной среде.

 

 

Запись пятьдесят четвертая

• Jun. 13th, 2010 at 11:25 PM

 

Беседовал с генеральным консулом Баварского Государственного министерства внутренних дел г-ном фон Кессемихом. Взяв рекламный проспект Фонда, он быстро просмотрел его первую страницу и сказал, что ему все ясно. По тону было понятно, что это «ясно» — плохое дело. Здесь есть одно слово, которое все объясняет, добавил г-н Кессемих. Я подумал, что это слово «Фонд Мира», так как он еще добавил, что мои объяснения по поводу Фонда как неполитической организации разоблачаются этим словом. Фонд — сугубо политическая организация, хотя, возможно, я и члены правления этого не подозревают.

Я очень удивился, когда опасным словом оказался «гуманизм» и его производные. Г-н Кессемих пояснил мне, что этим словом прикрываются, как правило, весьма темные и разрушительные силы... По мнению консула, этим словом всегда прикрывались те, кто выступал против Христа и Его учения, в частности, влиятельные еврейские круги. Христа распял не еврейский народ, а еврейская бюрократия, а отсюда и слова Христа, обращенные к Богу: «Отец, прости их, ибо они не ведают, что творят». Слова «не ведают» консул толковал в том смысле, что они не знали (им не толковали) слов пророка Исайи (тот, который вывел их из персидско-вавидонского плена), ибо истинным предтечей Христа был не Иоанн, а именно этот пророк и т.д.. и т.п.

Разговор наш длился примерно час. Далее г-н консул сказал, что величайшим президентом США был Картер (баптист), который понимал все это и своим Кэмп-Дэвидским соглашением сумел изолировать опасного Бегина и даже сказать речь в Кнессете о том, что народы (палестинцы и евреи) готовы к миру, но этому препятствуют их руководители (в этот момент лицо Бегина исказилось гневом).

Г-н Кессемих считает, что настоящее современное христианство должно опираться на философию Соловьева, что его на Западе не знают только идиоты. Что Запад тоже не знает своего пути и его благополучие — мнимое. Что свет придет с Востока, из России, и он очень надеется, что это произойдет скоро...
Он проводил меня, спустился со мною в лифте и попрощался у дверей на улицу. Его глаза были горящими глазами пророка-проповедника.

P.S. Об обращении одного из КГБ. Кессемих был знаком и даже дружил (за границей) с сотрудником КГБ. Однажды этот сотрудник с женой был у него дома, в гостях. Сотрудник и его жена очень удивились, когда, садясь за стол, хозяин с женой перекрестились. Сотрудник изумленно спросил: «Вы верующие?». Он в свою очередь задал вопрос: «Сколько тебе лет?» Сотрудник назвал цифру — 35. «Ты еще молод, придет время, и Он постучится в твою дверь. Не ошибись, открой Ему». Они расстались, и через много лет он получил от этого сотрудника из СССР короткое письмо: «Он пришел и постучался. Я открыл Ему дверь». Ни до, ни после он писем от этого сотрудника не получал.

 

    Запись пятьдесят пятая       

​

• Jun. 21st, 2010 at 9:55 PM

 

Очень интересный, красивый и наглядный образ Троицы — пирамида (но не египетская). В ее основе треугольник: ее основание — наша повседневная жизнь, три грани — Отец, Сын и Святой Дух. Они сходятся в одной единственной точке — вершине — это и есть Бог. Точка одна, но она одновременно принадлежит всем.
 

 

   Запись пятьдесят шестая         

​

• Jun. 29th, 2010 at 10:05 PM

 

Не помню, кто и почему, но меня выдвинули от Академии наук на поприще борьбы за мир, и я стал бороться за мир. Был создан, как водится, комитет — советские ученые в борьбе за мир, — как я туда попал, не знаю, но как представитель этого самого движения я ездил в Америку, проехал по всей Калифорнии, в общем, получил массу удовольствия. И в Калифорнии я каждый день где-нибудь выступал с речами, в Станфордском университете, например, и все это было весьма забавно.

Надо сказать, что слушали меня всерьез, — почему было не послушать? Но случались и довольно странные коллизии, потому что иной раз выступать приходилось у кого-то дома, за чаем или за кофе, бывало по-всякому, но я всегда говорил какую-нибудь речь. Не помню уж, что я импровизировал, но всегда при мне состоял переводчик, который все повторял по-английски и, как это обычно бывает, «упорядочивал». Вопросы задавались разные, что я отвечал — убей Бог, не помню! Думаю, что отделывался какими-нибудь общими местами, расхожими фразами, потому что у меня не было никакой личной аргументации, а была та, которая выражалась и представлялась работами наших ученых, типа Никиты Моисеева и других — не только Моисеева, — и, значит, нащупывалась какая-то точка зрения, которую я излагал. Опять же, я опирался не на политику, а на науку, но в результате получалась все-таки политика, потому что иначе меня бы туда не послали.

Самое интересное произошло в пресловутой Санта-Барбаре, сериалы о которой идут по нашему телевидению бесконечно. А я, видя на экране знакомые пейзажи, вспоминаю, что везде там был. Это отнюдь не занюханный, а вполне фешенебельный уголочек Калифорнии, курортик уютный и ухоженный. Причем жил я там в отеле, который назывался «Романтический», и был он замечателен тем, что в нем не полагалось номеров комнатам, а все они имели соответствующее название, и мне повезло поселиться в комнате «Чеширский кот»! Это кот из «Алисы в стране чудес», улыбка которого еще оставалась, когда он сам исчезал.

Вообще природа Калифорнии — рай земной, но я там убедился, что единственный стоящий из ее городов это Сан-Франциско. Так что если бы меня сослали в Америку, то я выбрал бы для жизни Сан-Франциско. Мне все там нравится: и трамвай, который втаскивается на гору за веревку, — это такая местная достопримечательность, — и крутые спуски улочек, и знаменитый мост «Золотые Ворота». Но больше всего меня привлекло то, о чем рассказали мне местные жители: что в отличие от Лос-Анджелеса, который расположен сравнительно недалеко, Сан-Франциско продувается целиком от океана, постоянно проветривается, и там абсолютно чистый воздух. Над Лос-Анджелесом, когда подъезжаешь к нему и смотришь издали, стоит просто пылевое облако, не хочется туда и ехать, потому что чувствуешь, как там трудно дышится. А Сан-Франциско — идеальное место. Мне все там очень пришлось по душе.

Объехал я не всю Америку, а крутился по Калифорнии, а потом в районе Нью-Йорка. Центральную Америку я не знаю, хотя бывал в США несколько раз. Однажды мне удалось провести недели две-три в Калифорнии, где я ездил из университета в университет, из одного собрания в другое, и всюду докладывал, значит, о борьбе за мир; кроме того, мне приходилось бывать, как там говорят, на Восточном побережье. У нас Восток Дальний, а у них как раз то, что у нас называется Запад: Нью-Йорк, Вашингтон и так далее. Кто-то говорил, что Вашингтон напоминает ему Петербург, я бы этого не сказал. Вашингтон, вообще-то говоря, город своеобразный, «белая» часть жителей там минимальна, это негритянский город, на мой взгляд, — город сплошных негров, но центральная его часть вокруг Капитолия заселена белыми. Например, когда спускаешься в метро, там сидят одни чернокожие, но почему-то никто никогда об этом не писал. И, соответственно, в этом смысле и сказываются особенности Вашингтона. Негры живут по своим негритянским законам, и когда меня пригласили на церковную воскресную службу, то оказалось, что в негритянском храме все приплясывают во время молитвы - об этом я написал в «Пристрастии». Так и запомнилось на всю жизнь: пляшущие негры в Вашингтоне...

 

 

   Запись пятьдесят седьмая    

​

• Jul. 9th, 2010 at 8:57 AM

 

Трагическая судьба генетики в России связана, главным образом, с неграмотностью Лысенко. И больше ничего. Он был хороший агроном, но не выше — простой агроном. Но ему повезло, его выдвинули там, выдвинули сям, и он вдруг стал великим теоретиком. В силу отсутствия умственных способностей нужного класса он не мог понять, что такое генетика, не мог вникнуть и поэтому нес какую-то ахинею насчет того, что приобретенные признаки передаются по наследству. Это грубейшая ошибка — в его понимании и изложении. Например, он считал, что если что-то делать с растениями, то они потом передадут новые свойства по наследству. Предлагал увеличить урожайность хлебов путем выведения ветвистой пшеницы. Причем делал очень просто: брал какой-то один случай и говорил, что если все злаки будут такими, то урожайность у нас увеличится в два-три раза! И докладывал Сталину или кому-нибудь еще, что давайте вот растить такую пшеницу, видите, у меня случайно выросла, она дает столько-то зерен, а простая — столько-то. Если вся будет ветвистая, то урожай удвоится. Ну, все воскликнули - очень здорово! И Лысенко стал делать ветвистую пшеницу.

Конечно, ничего он сделать не мог, но это уже другой разговор. Лысенко жил только тем, что постоянно обещал верхам что-то невероятное. А раз народный академик обещает, даже то, во что трудно поверить, ему дают «зеленую улицу». Когда он понимал, что проваливается с очередной затеей, он давал следующее обещание, а про первое все забывали. На этом он и существовал, на обещаниях, ведь по сути-то он ничего не сделал за все свои многие годы. И получилось так, что, ничего не понимая в генетике в силу своей безграмотности, он стал с ней бороться и перевел науку в плоскость классовой борьбы. Он делил науку на буржуазную и еще какую-то — с этой надо бороться, потому что она не признает марксистских правил, а другую надо поддержать, потому что она насквозь марксистская. Нес какую-то совершеннейшую ерунду, но он обладал, как говорят, мощной внушающей силой, и когда умер Сталин, при котором Лысенко взлетел — выше некуда! — то Хрущеву нашептали, что Лысенко безграмотный человек, который в науке всем только вредит, и Хрущев хотел прикрыть народного академика. Тот, в конце концов, добился свидания с Хрущевым, а поскольку, повторяю, он обладал большим внушающим пропагандистским даром, то своими горящими глазами и воспаленными доказательствами, что будут невероятные перспективы от его начинаний, он убедил и Хрущева, и Хрущев ему поверил!

В каком-то смысле Лысенко был человеком честным, то есть не было того, что он знал: все, им задуманное — ерунда, а он только делает вид, что это перспективное направление в науке. Ничего подобного, он всерьез так считал и верил в это. И я помню, как на каком-то академическом собрании, когда его стали ругать, что он не признает существование генов, он то ли меня наивно спросил, то ли кого-то в моем присутствии: да объясните мне, что это за гены и зачем они нужны? То есть понял, что не то он говорил, но не мог понять - что. После смерти Сталина и ухода Хрущева на него просто перестали обращать внимание, тем более что результаты его экспериментов и внедрений оказались нулевыми. Если не отрицательными... Он — трагическая и комическая фигура, но характерная для тех времен, когда в нашей стране можно было брать горлом.

Так что судьба генетики у нас трагикомическая, но люди-то погибали в этих «схватках»! Их сажали, с ними как угодно расправлялись, и Вавилов, выдающийся генетик мирового класса, умер с голоду. Умер с голоду! Его не только посадили в тюрьму, но и уморили в буквальном смысле этого слова. Его просто забыли, и поэтому он умирал долго. Забыли, что он есть в камере, и не приносили ему причитающейся баланды. Я не помню подробностей, но Вавилов был уморен голодом не нарочно, а по забывчивости тюремного начальства — я боюсь подробностей. А он обрадовался, когда ему сказали, что он может начать в тюрьме научную работу, то есть, как бы намекнули на то, что он пошел вверх со дна. Но это пришлось на самое начало войны, всякие эвакуации, реэвакуации, короче говоря, полный кавардак, никто ни за что не отвечал, и он умер в тюрьме, забытый начальством и надзирателями...
Значит в нашей стране судьба генетики в XX веке комическая в части Лысенко и трагическая в части Вавилова. Во всем остальном мире у генетики, как и у всякой другой науки, судьба складывалась благополучно.

 

 

  Запись шестьдесят пятая     

​

• Aug. 31st, 2010 at 9:16 AM

 

«Творчество есть философия по самой своей сути», — говорит греческий скульптор Диодор, один из героев пьесы Иона Друцэ «Падение Рима». Несомненно, это кредо и самого автора. Он верен ему давно, и он упрямо верен ему и сегодня, когда на книжных прилавках, на экранах кинотеатров и телевидения торжествуют насилие и секс, а на страницах элитарных изданий законодатели постмодерной моды предаются изысканно безмятежным литературным играм во всеобщую относительность всех смыслов и ценностей. Более того, — для Иона Друцэ органично не просто философское, но православно-философское художническое видение и переживание жизни. Это делает его творчество близким всем нам: вопросы «что хорошо» и «что плохо», определяющие наши идеалы, сформировались в народе за 1000 лет такими, какими их видит православие. Даже атеизм XX века не смог поколебать их, и, сдавшись, просто объявил «общечеловеческими».

Конечно же, сегодня религиозность стала модой, низкопробной разменной монетой массовой культуры наряду с рекламой, эротикой и проповедью насилия. Поэтому обращение большого писателя к подобной теме требует от него мужества и мастерства. Ион Друцэ умело справляется с этой трудной задачей, и его творения заслуживают самого благодарного внимания и самого высокого признания.

Строгое следование историческим фактам не мешает писателю представить их так живо, так правдиво, что даже давно известное видится читателю в новом свете, дает возможность почувствовать себя живым свидетелем описываемого. Так, прочтя много лет назад роман Друцэ «Белая церковь», я вдруг увидел воочию и реальный штурм Измаила, и живого Суворова. Этот роман позволил мне понять и легендарного Паисия Величковского, переставшего быть для меня персонажем условно-житийной литературы.

То же ощущение состоявшегося открытия пережил я и после повести «Суббота в Назарете», опубликованной недавно в журнале «Континент» (№85). Несколько строк Евангелия превратились в грандиозную картину, заполненную переплетением сложных психологических проблем на вечную тему: «нет пророка в своем отечестве». Автор заставляет еще и еще раз поразмыслить читателя о том, что есть Отечество — не племенное, а духовное.

Стремление понять современную русскую, да и вообще европейскую культуру, привлекает внимание писателя к ее истокам — первоначальному христианству. Один из казалось бы незначительных эпизодов — крушение Римской империи, описанный в «Анналах» Тацита, — становится главным полем захватывающей борьбы разложившейся античности и идущего ей на смену христианства. Пьеса «Падение Рима» («Континент» 87) — не только яркое художественное осмысление прошедшего. Ее глубинная суть весьма современна. И поэтому приобретают пророческий смысл с горечью сказанные слова римского понтифика: «Мир всецело поглощенный половым инстинктом, прикидывающий, как и с кем бы еще переспать, не заслуживает покровительства богов». Античные боги отвернулись от Рима, ибо закон стал мертвой буквой и несет в себе уже начала беззакония, прогрессирующее разложение, захватившее и государство, и семью. Римский полководец Авл Плавт, побуждаемый Нероном осудить на смерть свою жену-христианку, наперекор императору оправдывает ее, ведь «без блага семьи нет Отечества». Мысль, которую нелишне помнить и сегодняшним политикам.

В стремлении понять и почувствовать истоки нашей культуры писатель не мог обойти вниманием гигантскую фигуру апостола Павла, вероятно, самую значительную в истории распространения христианства. Обратившись к юности апостола, Друцэ вновь показывает, что закон, из которого ушел живой смысл, из которого ушла любовь, ведет к вырождению. И не на что в истории рассчитывать народу, не осознавшему и не искупившему свой грех (мысль эта повторяется и в повести «Жертвоприношение», которую также печатал в № 82 журнал «Континент», взявший на себя сегодня нелегкую созидательную задачу отстаивания ценностей христианской культуры в современном мире).

Обращение Иона Друцэ к возникновению христианства, а следовательно и европейской культуры, весьма значимо и одновременно чрезвычайно трудно. В отличие от Михаила Булгакова, свободно трансформировавшего евангельские сюжеты, Друцэ пишет свои повести, строго следуя канонам. Может быть, это стесняет его фантазию, но, тем не менее, не мешает писателю достичь высокого художественного совершенства.

​

https://rauschenbach.livejournal.com/?skip=30